Семь смертей Лешего

Барыня закрывала глаза на увлечение мужа, которое вряд ли можно было назвать богоугодным. Возможно, во многом благодаря этому увлечению, и стремилась каждый день в церковь супруга, чтобы замаливать грехи мужа. Иначе, как греховным, увлечение назвать было нельзя, в чем поддерживал барыню и сельский батюшка, постоянно указывающий на то, на какую богопротивную дорожку стал ее супруг. И если он в ближайшее время не вернется в лоно церкви, не избежать ему ни людского, ни небесного проклятия, гореть в адском пламени до скончания века, как закоренелому грешнику. И чем скуднее было подношение барыни, тем громче звучал голос батюшки, обличавший мужа погрязшего в грехе. Стоило ей сделать подношение побогаче, батюшка сменял гнев на милость, и если и продолжал корить грешника, то не так настойчиво, как прежде. Скорее для вида, чтобы барыня не расслаблялась, не забывала о его грехе, продолжала заботиться о человеке, что день и ночь молится за спасение души непутевого супруга.

Обвинялся хозяин имения не в пьянстве, не в прелюбодеянии. Не курил он табака, не употреблял дурманящих разум веществ. Не был замечен и в прочих смертных грехах, на которые столь падки представители рода человеческого. Никого не убил, не обокрал, не имел ни с кем кровной вражды. Он был обычным человеком, одним из множества людей, населявших этот суетный мир. Если и были у него какие-то маленькие грешки, то столь незначительны, что одной проникновенной молитвы супруги, с лихвой хватило бы, чтобы перекрыть их на год вперед.

Но был у молодого барина один большой грех. Грех называемый батюшкой колдовством, которое невозможно без сношения с потусторонним миром. Гореть душе грешника в аду, если он не станет на путь раскаянья и послушания, не сделает служение богу делом жизни.

Хотя батюшка и называл деяния помещика колдовством, на самом деле это было не совсем так. Не приносил барин в тайном кабинете человеческих жертв бесовским силам, не искал у сил зла поддержки и защиты. То, чем он занимался, именовалось алхимией и поносилось официальной наукой, как лженаука. То, чем занимался Лешиев, проклято было и светской властью, и властью духовной.

Духовная власть в лице сельского священника проклинала Лешиева за явное пренебрежение к церкви, и горевала о том, что давно канули в лету времена святой инквизиции, когда богоотступники и еретики отправлялись на костер за куда более скромные прегрешения перед церковью, нежели занятия колдовством. Касаемо светской власти и гонений на алхимию, здесь можно было предположить только одно. Правители мира всерьез опасались того, что люди, названные властью лжеучеными и шарлатанами, однажды добьются своего, добившись результата, к которому стремились на протяжении веков представители этой древней профессии. Цари и вельможи боялись, что алхимики найдут искомое средство, превращающее любой металл в золото. И падут великие царства и империи, и настанет хаос во всем мире. Золото превратится в нечто ничтожное и действительно презренное. Рухнут человеческие устои, держащиеся на незыблемости благородного металла, который проклятые алхимики мечтают низвергнуть до уровня булыжника. За которым если и нагнется человек, то только для того, чтобы убрать камень с дороги, или швырнуть в пробегающую мимо собаку.

А лучше сразу поднять дюжину их, и покрупнее, повесомее, и забить каменьями нечестивых алхимиков, чтобы не лезли не в свое дело. Золото создал господь бог, и создал его настолько ничтожно мало, чтобы стало оно мерилом, эталоном, на котором будет держаться мир, вокруг которого будет крутиться человеческая история. Посягательство на незыблемость и ценность золота, ничто иное, как посягательство на самого господа бога.

В этом сходились единодушно светские и духовные власти, оценивая деятельность алхимиков. В действительности, если исходить из дошедших до наших дней свидетельств прошлого, ни светская, ни духовная власть, не стояли в стороне от алхимии и поисков философского камня. И великосветские вельможи, и высшие церковные иерархи, втайне поддерживали алхимиков, которых прилюдно подвергали проклятиям и предавали анафеме. И где-нибудь в замке, или в отдаленном монастыре в специально оборудованных кельях, превращенных в прекрасно оснащенные в духе времени химические лаборатории, трудились проклятые, гонимые алхимики, в поисках философского камня. И светская власть, и духовная, мечтали о золоте, для собственного обогащения, и незыблемости власти.

Но шли века, а философский камень оставался ненайденным. И хотя за это время, алхимиками было сделано немало важных открытий, для их авторов они не много значили. Но, каждый новый член алхимического братства, посвятивший жизнь поискам философского камня, искренне верил, что ему обязательно повезет. И он станет первым, кому улыбнется удача и природа откроет одну из своих самых сокровенных тайн.

Пагубной ереси предался и Лешиев, истратив приличную часть семейных сбережений на закупку необходимого для химических опытов, а также гору специальной литературы, начиная от трактатов давно умерших алхимиков, до научных работ современников в области химии. И хотя Лешиев старался особо не афишировать своих увлечений, во избежание неизбежных кривотолков и пересудов, избежать нежелательной огласки ему все равно не удалось. И хотя сейчас, в отличие от мрачного средневековья, на дворе стоял просвещенный век, и не стоило опасаться за свою жизнь, лишние осложнения ему не были нужны.

Разместить в тайном кабинете химическую лабораторию незаметно не удалось. Кто-то, что-то, все равно увидел, и поделился увиденным с ближним. Тот в свою очередь еще с кем-то, и вскоре новость о странном грузе барина, разлетелась по округе, достигнув ушей сельского батюшки. Пока была жива жена барина, на богопротивные деяния супруга он закрывал глаза и говорил о великом грехе только с ней, ожидая обильных подношений за то, что денно и нощно, молится о спасении души погрязшего в пороке супруга.

Спустя год после рождения у Лешиевых сына, наследника имения и состояния отца, в семействе вновь случилось прибавление. Дочь, точная копия матери. Но с ее рождением радости в семье не прибавилось. При родах, барыня подхватила родовую лихорадку, прожив не более недели после рождения малютки. Чем крепче и розовее становилась малышка, тем бледнее и слабее ее мать. Ни лекарства вызванного из города земского врача, ни молитвы сельского священника, не сумели победить болезнь. Вскоре она умерла.