Цвет надежд - зеленый

Верелиус не удостоил его ответом. Он ограничился одним взглядом, который вряд ли можно было назвать дружелюбным.

Густафссон объяснил, что это тюремный врач.

- А, понятно! Доктор собственной персоной. Поздравляю вас с удачным цветом. Отлично придумано. Вот увидите, скоро наш Густафссон будет как сыр в масле кататься.

- Да? Признаться, я все это представлял себе иначе.

- Ясно, ясно. Доктор - это только наука. А для нашего дела нужен нюх. Я рад, что с вами встретился. Знаете, артиста в один день не сделаешь. Вот я и думал, что в конце года надо бы сделать ему еще один укольчик, чтобы продлить действие вашего лекарства...

- Что вы мелете?!

- За деньгами я не постою, отвалю, сколько скажете. Врач стоит тех денег, что мы ему платим. Если вас не устроит одноразовый гонорар, договоримся о процентах с дохода, пока он зеленый, скажем, три процента с каждого выступления. Чем дольше он будет оставаться зеленым, тем дольше мы сможем загребать денежки, так что только справедливо, если изобретатель получит свои отчисления, как принято говорить в деловых кругах. Далеко не каждый менеджер стал бы с этим считаться.

- Я вовсе не это имел в виду. Вы даже не понимаете, о чем идет речь!

- Я не понимаю? А кто, позвольте вас спросить, сразу сообразил, как этим можно воспользоваться? Скажи ему, Густафссон! Вы только посмотрите на него, доктор. Здесь, в универмаге, он стоит пятьсот монет в день. Чтобы понять это, нужно чутье финансиста.

Доктор Верелиус был взбешен. Но, будучи человеком воспитанным, он не любил привлекать к себе внимание.

- Вы ничего не понимаете, - прошипел он. - До свидания, Густафссон. Жду вас вечером.

Он ушел. Пружина не на шутку испугался.

- Он что, хочет лишить тебя цвета?

- Это невозможно.

- Слава богу! Ты уже побеседовал с журналистами? Нет? Тогда я пойду и приведу их.

Не успел Пружина удалиться, как Шабрен явился с новым обходом. Он подошел к кассе, проверил цифры и направился к Густафссону.

- Неважно, неважно, господин Густафссон. Я все обдумал, и мне кажется, что продолжать нашу неделю нет никакого смысла.

- Но...

- Нет, нет, это вопрос решенный. - Голос Шабрена звучал категорически.

- Но ведь вы сами сказали, что прибыль начала расти?

- Ну и что? А вы представляете себе, сколько стоят объявления и анонсы? Каждый день этой кампании обходится мне в шесть тысяч крон, причем львиная доля падает на вас, господин Густафссон. Вы же продаете на тысячу, от силы две, и это все товары, которые мы приобретали по высокой цене. Не торговля, а сплошной убыток...

Густафссон похолодел. Он не был деловым человеком и не имел никакого представления о расходах на рекламу или закупочных ценах. Правда, он не считал, будто все, проданное им сверх пятисот крон, идет в карман директору, но как-то не подумал о других расходах.

- Я понимаю, - продолжал Шабрен, - все это крайне неприятно, но...

Густафссон так и не узнал, что он хотел сказать - к ним подошел Пружина с торжествующей улыбкой на губах.

- Смотрите, господин директор! Видите, что я организовал? Интервью! Сразу для двух газет. Что вы на это скажете?

Шабрен узнал обоих журналистов и просиял.

- Очень приятно, господа. Я от души рад. Милости прошу.

- Требуется подлить немного масла в огонь, - вмешался Пружина. - Понимаете, нужна реклама. Для бизнеса это все.

Он приосанился - ни дать ни взять главнокомандующий. Впрочем, наверно, таким он себя и чувствовал. По крайней мере пока не заговорил Берет:

- Боюсь, в этом спектакле вы отвели нам не ту роль.

Пружина открыл рот от удивления.

- Спектакль? Какой спектакль? - забормотал он.

- Мы пришли только для того, - Борода делал ударение на каждом слове, - чтобы посмотреть, как господин Густафссон справляется со своей работой.

- Но это же за версту видно! - воскликнул Пружина. - Отлично справляется. Фантастически! Пятьсот крон в день.

Берет фыркнул:

- Не в этом дело, - сказал он. - Реклама нас ни капли не интересует.

Пружина оторопел.

Но Шабрена не так легко было сбить с толку. Порой в человеке происходят душевные сдвиги, переоценка ценностей, ревизия всех представлений, одним словом, он делает поворот на сто восемьдесят градусов. Бывает, что такой поворот предвещает дрожь в голосе. Все вещи и события вдруг открываются человеку в ином свете, он начинает замечать оттенки. Нет, он вовсе не собирается изменять своим идеалам, отнюдь, просто другие точки зрения получают почву под ногами, и то, что прежде представлялось существенным, теперь кажется не заслуживающим внимания... Вообще-то в глубине души он всегда считал, что овца рычит, а волк блеет... Нельзя быть только пессимистом... иногда следует быть и оптимистом... Негоже всю жизнь носить один и тот же ярлык. Надо быть реалистом. При любых обстоятельствах.

Шабрен был реалистом. А потому его поворот произошел мгновенно. Не успел Берет сказать об их отношении к рекламе, как Шабрен тут же перекинулся на его сторону:

- Я тоже так считаю, - заявил он. - Реклама должна быть на положенном ей месте в газете и больше нигде. Ни в ваших статьях, ни среди наших прилавков ей делать нечего. У нас с вами должна быть информация и только информация. И поскольку кое-кто неправильно истолковал задачи, возложенные нами на господина Густафссона, мы решили прекратить эту затею.

Борода поднял брови:

- Значит, конец пяти сотням в день? Пять сотен отступного и коленом под зад?

Он вытащил свой репортерский блокнот. Шабрен замахал руками:

- Ради бога, я хотел бы избежать всякой огласки. Я совершил ошибку и еще раз прошу у вас прощения. Ведь это не я вас сюда заманил.

- Хоть это приятно слышать, - сухо сказал Берет. - До свидания.

"Ну, вот и конец этой истории", - спокойно подумал Густафссон. Но Пружина так легко не сдавался:

- Я вас не понял, господин директор. Вы собираетесь уволить Густафссона?

- Да. Видите ли, я несколько просчитался.

- Так, так. - Пружина на секунду задумался, подыскивая слова. - И теперь он, - Пружина с вызовом показал на Густафссона, - должен расплачиваться за ваши ошибки?

- Этого я не говорил.

- Но хотели бы. Однако у нас имеется один документ. Извольте взглянуть!