Журнал «Если», 2007 № 04

Генри Лайон Олди

Проклятие

— Ну так что, мастер? Выветрилось?

Староста с жалкой надеждой заглянул в лицо Андреа Мускулюсу: снизу вверх. Не дождавшись ответа, он извлек из-за пазухи клетчатый платок размером с полковое знамя, снял картуз — и начал старательно промокать вспотевшую лысину. Блестящая, гладкая, в окружении редких прелых волосиков, лысина сочувствия не вызывала.

Мода на платки возникла в столице год назад. Начало ей положил заезжий нобилит — щеголь, знаток поэзии и записной дуэлянт Раймонд д'Эстанор. Нет, в Реттии и раньше не пренебрегали этим предметом туалета! Но лишь после д'Эстанора стали носить при себе не один, а целую коллекцию платков. За поясом, в карманах, за обшлагами рукавов; с кружевами и без, льняные и батистовые. Позже, когда мода получила широкое распространение, платки стали повязывать еще и на шею.

Франты спорили, что красивее: «узел висельника» или «мертвый узел». Офицеры-кавалеристы с пеной у рта доказывали, что правильно завязанный платок защищает шею от сабельного удара.

Кое-кто верил.

Однако староста Ясных Заусенцев, поселка строгалей, ничего не знал о причудах столичных модников. Да и то сказать: платок в поселке имелся у него одного, чем он заслуженно гордился.

— С ходу не определишь, — Мускулюс счел выдержанную паузу достаточной. — Проклятие, сударь, штука тонкая. Опутает паутинкой, а на поверку-то паутинка крепче стали! Не кто-нибудь, сам Нихон клал. Великий Нихон!

Тяжкие вздохи строгалей послужили красноречивым ответом. Вокруг собралось человек двадцать. Стояли как бы поодаль, в разговор не встревали, но ловили каждое слово. Казалось, у яснозаусенцев вот-вот отрастут стоячие волчьи уши — чтобы лучше слышать.

«Среди бела дня от работы отлынивают? — вяло удивился малефик. — Непохоже на деревенских. Да еще в начале осени! Сельчане в такую пору головы поднять не успевают…»

— Исследовать надо, — подвел он итог. — За тем и приехал: глазить. В смысле, глазеть. Астрал просвищу, мана-фактурку пощупаю. Тонкие возмущения, то да сё… Но первым делом — опрос свидетелей.

Староста охнул от изумления.

— Свидетели? Какие — такие свидетели?! Померли все давно. Проклятию сто лет в обед… В смысле, до завтрего цельный век сравняется.

— Юбилей, значит, — усмехнулся высокий гость.

— Убилей, ага. Где ж я вам свидетелей… Или подымать станете?

— Подъем усопших — не мой профиль. Я малефик, а не некрот, — сухо уведомил Мускулюс. — Зато проклятия — как раз по моей части. Потомки свидетелей в деревне есть? Ну, внуки там, правнуки?

— Ясен заусенец, есть…

Староста вдруг начал мямлить, сделавшись подозрительно косноязычным. Глазки его, похожие на недозрелые ягоды крыжовника, забегали с беспокойством.

— Дык какого ж рожна они вам расскажут? Внуки эти?! Все быльем поросло! Где правда, где байки — не разберешь…

— Ничего, разберусь! — заверил Мускулюс. — Или вы хотите, чтоб я вызвал сюда свою дражайшую супругу? И она восстановила против себя полкладбища, дабы получить показания из первых уст? Моя Номочка это может. Запросто!

— Дражайшую не надо, — попросили из толпы.

— Мы уж сами…

— Как отцу родному!

— Эй, Юрась! Чего рожу воротишь?

— Твой пращур аккурат его привечал, колдуняку!

— Думал чужой бородой медку загрести?

— Идемте, сударь малефик, — Юрась Ложечник, староста Ясных Заусенцев, сдернул картуз, скомкал его в кулаке и погрозил предателям-землякам: ужо я вас, сволочей языкатых! — Отобедаем, а там и допрос учиним, на сытое брюхо. Ох, Ползучая Благодать, спаси-сохрани! Люди верно гутарят: с моего прапрадеда беда началась. Тоже Юрасем звали, шалопая. В смысле, это меня — тоже… Стал-быть, моей личности и ответ первой держать. Пошли, вон она, хата — недалече…

Малефик улыбнулся.

— Я и не сомневался в вашем содействии, сударь.

Он бы никогда в жизни не узнал, что есть такой поселок. Но бывают люди, которым нельзя отказать. Называются эти люди: начальство. А оно, начальство, уж такое непосредственное…

— Заходи, дружок! Присаживайся. Обожди минутку, я сейчас…

В столице давно перевелись самоуверенные болваны, которые могли бы купиться на добродушно-ласковый тон Серафима Нексуса, лейб-малефактора Реттии. Еще бы они не перевелись! Начни вести себя с приветливым старичком запанибрата, устрой интрижку за его согбенной, дряхлой спиной — сам не заметишь, как пойдешь гулять ногами вперед.

Андреа Мускулюс к самоуверенным болванам не относился. Перед главным вредителем королевства он до сих пор испытывал благоговейный трепет. Даже зная, что старец к нему благоволит — трепетал. Поэтому он тихо присел в «гостевое» кресло и затаил дыхание — дабы, упаси Нижняя Мама, не потревожить занятого важным делом Серафима.

Кресло делали лейб-малефактору на заказ. От ножек до спинки волхвы-краснодеревщики напичкали мебель уймой маго-механических устройств. При малейшей угрозе в адрес хозяина дома посетитель был бы в мгновение ока обездвижен — или умерщвлен дюжиной изящных способов. Остаться стоять? — но это означало бы проявить недоверие и тем оскорбить чувствительного старца. Уж лучше мы в креслице потоскуем, от нас не убудет.

В первый раз, что ли?

И начальству приятно, и мы силу воли закалим.

Серафим Нексус был поглощен творчеством во благо престола. Он выкладывал на подносе из рунированного серебра «висячку» — сложнейший экзанимарный узор отсроченного действия. На столе перед старцем красовалась целая выставка хрустальных скляниц с «веселой трухой» — измельченными ногтями, волосами и мозолями объекта. Нексус зачерпывал из скляниц фарфоровой ложечкой, смешивал компоненты в одному ему ведомых пропорциях, пересыпал смесь в миниатюрную бронзовую воронку, плевал туда — и выводил очередной фрагмент узора.

— Еще одно, последнее заклятие!.. — напевал лейб-малефактор, морща лоб.

Вскоре старец надежно закрепил новорожденное заклинание гомеостазиса и умыл руки.

— Теперь судьба графа Ивентуса всецело в руках его сиятельства, — с блаженной улыбкой сообщил он Мускулюсу. — Поостережется строить козни — проживет долгую и… хе-хе… счастливую жизнь. Если же окажется неблагоразумен… Пожалеть об этом он успеет, а искупить — вряд ли. Впрочем, в гробу я видал этого графа. Знаешь, отрок, зачем я пригласил тебя?

— Никак нет, господин лейб-малефактор!

— Тогда разуй уши и внимай…

Прошение из Ясных Заусенцев поступило на высочайшее имя. Его вручили королю вместе с другой прошедшей строгий отбор корреспонденцией. Нечасто среди посланий от монархов сопредельных держав, верительных грамот послов и ходатайств вельмож, ущемленных в правах, встречается такая «слёзница»-челобитная. Если уж робкие сельчане отважились писать лично государю, а бдительные канцеляр-мейстеры дали бумаге ход — значит, в прошении содержится важная изюминка.