Троя

— Но мой народ…

— Твои дружки данайцы уже в полной заднице, — говорит бог огня и ухмыляется над собственной шуткой. — Впрочем, если тебе от этого легче, троянцы тоже. Все, кто остался на Земле Илиона, угодят под перекрестный огонь на ближайшие пятьдесят или сто лет.

Я крепче сжимаю жесткую кожу.

— Ты должен помочь нам…

Гефест без усилия стряхивает мою ладонь, точно взрослый, отмахивающийся от двухлетнего ребенка.

— Я никому никакого хрена не должен, Хокенберри. — Он утирает рот тыльной стороной ладони, глядит на бьющийся на полу труп и произносит: — Но в этом случае так и быть. Квитируйся-ка назад, к своим жалким ахейцам и своей женщине Елене, и скажи горожанам, чтобы немедленно уходили подальше от высоких башен, от стен и домов, потому что через несколько минут разразится девятибалльное землетрясение. А мне пора сжечь эту… крупную тушу и вернуть нашего доблестного героя на Олимп, к Целителю: пускай попытается воскресить его подружку.

Ахилл возвращается, посвистывая на ходу. За ним, скребя когтями каменные плиты, преданно следует Аргус.

— Давай! — торопит меня покровитель огня и ремесел.

Я по привычке ищу медальон, вспоминаю, что его больше нет, затем вспоминаю, что не нуждаюсь в подспорье, и преспокойно квитируюсь прочь.

84

Предполагаемые двенадцать часов беспрерывной работы растянулись до восемнадцати. Извлечь сорок восемь снарядов из пусковых шахт и разрезать их оказалось намного сложнее, нежели моравеки могли себе вообразить. Некоторые металлические конусы совершенно развалились, оставив лишь упаковку из пластоидного сплава и силовое поле оболочки, мерцающее голубоватым светом черенковского излучения.

Найдись тут хотя бы один наблюдатель, если не считать молчаливого экипажа «Королевы Мэб», его глазам предстало бы внушительное зрелище: «Смуглая леди» застыла над затонувшей боевой субмариной, освещая всеми прожекторами подводный мир, заполненный мутным илом, колыхающимися анемонами, обрывками тросов, перекрученными проводами, а также позеленевшими гибельными снарядами. Ярче пятен дневного света, проникающих из Бреши, ярче супергалогенных огней, нацеленных на рабочую зону, ярче самого солнца пылали раскаленные до десяти тысяч градусов по Фаренгейту факелы газовых резаков, которыми бережно, точно скальпелями, орудовали слепец Орфу и ослепленный бликами Манмут.

Балки, брусья, перекладины, лебедки, блоки, цепи — все было на месте и работало в напряженном режиме. При помощи самой «Смуглой леди» моравеки поднимали каждую отрезанную боеголовку на борт. Строго говоря, трюм европейской подлодки никогда не пустовал; его наполняла ноздреватая программируемая пена. В отсутствие поклажи она изгибалась в виде рифленых кафедральных опор, создавая дополнительное внутреннее сопротивление ужасным давлениям, но при надобности плотно облегала всякий груз, даже большого ионийца во время его путешествия в углу трюма. Вот и сейчас пена бережно принимала тяжелые и неровные обрезки снарядов, поднятые друзьями при помощи лебедок и брани.

Примерно посередине изнуряющей работы Манмут сделал вид, будто поглаживает одну из боеголовок, уложенных на пену, и пробормотал:

— Твой старина Уилл? — спросил иониец, опускаясь вместе с товарищем обратно в месиво ила, чтобы заняться новым снарядом.

— Да, — отвечал капитан «Смуглой леди», — сонет пятьдесят третий.

Приблизительно два часа спустя, пристроив очередную боеголовку в почти заполненном отсеке (моравеки старались размещать черные дыры как можно дальше друг от друга), гигантский краб сказал:

— Такое решение вопроса будет стоить тебе корабля. Мне жаль, Манмут.

Маленький европеец кивнул, полагаясь на чувствительные радары приятеля, которые должны были уловить его движение. В ту же минуту, когда иониец предложил подобный выход, Манмут понял, что навсегда утратит свою возлюбленную подлодку, ибо не было никакой надежды извлечь боеголовки из мягкой пены и переместить их куда-нибудь еще. В самом лучшем случае другое судно подхватит «Леди» с ее смертоносным грузом низко на орбите и как можно нежнее — но и быстрее тоже — отправит ее в дальний космос.

— У меня такое чувство, будто я только что вернул ее, — произнес европеец по радио и сам удивился глубокой печали, прозвучавшей в его словах.

— Когда-нибудь тебе построят другую, — сказал Орфу.

— Но не такую же, — возразил Манмут, который провел на своей подлодке более полутора столетий.

— Верно, — согласился гигантский краб. — После всех этих событий уже ничто не будет прежним.

На исходе восемнадцатичасовой работы, уложив на мягкую пену последний набор черных дырок, окутанный излучением Черенкова, и заперев двери трюма, моравеки зависли над развалиной бумера. Оба испытывали почти полное физическое и нервное истощение.

— Может, нужно подробнее изучить «Меч Аллаха» или что-нибудь оттуда забрать? — осведомился Орфу.

— Не в этот раз, — ответил Астиг-Че с «Королевы Мэб», подозрительно молчавшей последние восемнадцать часов.

— Ни за что не хотел бы увидеть эту треклятую посудину снова, — произнес маленький европеец, чересчур изможденный, чтобы беспокоиться из-за собственных слов по прямой связи. — Невероятная гнусность.

— Аминь, — заметил центурион-лидер Меп Эхуу со шлюпки, кружащей вверху.

— Ребята, вы не хотите порассказать, что там происходило с Одиссеем и его подружкой последние восемнадцать с чем-то часов? — полюбопытствовал иониец.

— Не сейчас, — повторил первичный интегратор Астиг-Че. — Поднимайте боеголовки. Поосторожнее.

— Аминь, — повторил Меп Эхуу. В голосе боевого роквека не слышалось ни капли иронии.

Сума Четвертый был чертовски хорошим пилотом. Орфу и Манмут не могли этого не признать — и признавали. Ганимедянин буквально завис на космошлюпке, так что «Смуглая леди» оставалась полностью погруженной, покуда вокруг нее смыкались двери грузового отсека, затем понемногу выпустил морскую воду, одновременно заполняя пустоту пеной, которая облекла субмарину еще одним защитным слоем.

Орфу Ионийский уже перебрался при помощи тросов на крышу шлюпки, но европеец покинул свой модуль только в последний миг, позволив «Смуглой леди» успокоиться и самой наблюдать за подъемом и размещением. Манмут чувствовал, что должен что-то сказать, навсегда покидая любимый корабль, но так ничего и не придумал, если не считать безответного: «Прощай, леди», посланного Искусственному Интеллекту подлодки по личному лучу.

Только когда шлюпка поднялась из воды и океанские волны потоками грянули вниз по отводным шахтам, Манмут напряг остаток механических и органических сил, чтобы взобраться на крышу шлюпки, а потом спуститься внутрь через маленький люк в отсек для личного состава.

При любых иных обстоятельствах замешательство в этом отсеке показалось бы довольно комичным, но в эту минуту мало что могло рассмешить бывшего капитана. Даже втянув манипуляторы и антенны, Орфу еле втиснулся в отсек через крупный люк и занял собою пространство, где прежде размещалось двадцать боевых роквеков. Усеянные шипами солдаты с оружием перебрались в узкий коридор, и Манмуту пришлось карабкаться по черным хитиновым телам, чтобы попасть в переполненный кубрик, где его ждали Меп Эхуу и Сума Четвертый.

Ганимедянин в ручном режиме вел космошлюпку, все время следя за равновесием судна и его подвижного содержимого, перебирая клавиши управления подобно земному пианисту из далекого прошлого.

— Пристежные ремни закончились, — не поворачивая головы, сообщил вошедшему Сума Четвертый. — Последние ушли на то, чтобы устроить твоего большого друга в отсеке для личного состава. Пожалуйста, занимай последнее откидное сиденье и примагничивайся прямо к обшивке.