Троя

Отец всех бессмертных наклоняется, аккуратно прилаживает стрелу, тянет тетиву, так что блестящие от пота мускулы заметно напрягаются. Могучий лук почти гудит от натуги. Владыка среди богов шагает вперед, так что наконечник маячит в одном-единственном футе от широкой груди Ахилла.

Зевс делает выстрел.

И вновь промахивается.

Это невозможно, но я вижу, как острие впивается в стену за спиной героя. Стрела не прошла сквозь Ахилла, не обогнула его, а неизвестно как — невероятным, ну совершенно немыслимым образом — пролетела мимо.

И тогда быстроногий прыгает, ударом отбрасывает лук и хватает бога в два раза выше себя прямо за горло.

Громовержец, шатаясь, ходит по комнате, пытается стряхнуть со своей шеи сильные руки ахейца и бьет его кулаком шириной в половину человеческой спины. Мужеубийца продолжает висеть, а Зевс крушит гигантские брусья, дубовую столешницу, дверной проем и стены. Со стороны кажется, будто ребенок повис на шее взрослого человека. Но Ахиллес по-прежнему не ослабляет хватку.

Тем временем бог ухитряется гигантскими пальцами разжать пальцы ахейца, оторвать от себя сначала левую, потом правую ладонь, сжимает массивными ручищами его предплечья и начинает колотить болтающимся героем по всем встречным предметам, так что слышится грохот, будто от катящихся валунов, и наконец прижимает Ахилла своим телом к стенке. Раздается хруст кратковечных ребер и божественной грудной клетки. Спина человека гнется, повторяя очертания каменного дверного проема.

Еще пять секунд, и позвоночник треснет, словно лук из дешевой бальзы.

Но Ахиллес не ждет пяти мгновений. Или даже трех.

Неизвестно как быстроногий на миг вызволяет правую руку, покуда Зевс продолжает со скрежетом гнуть его спину.

Что происходит дальше, я вижу как отражение на сетчатке после стремительного удара молнии. Ладонь мужеубийцы лезет под широкий кожаный пояс и выхватывает оттуда короткий нож.

Мужчина всаживает лезвие в горло противнику, поворачивает, загоняет глубже и снова вращает, крича даже громче самого олимпийца, возопившего от ужаса и боли.

Спотыкаясь, бог пятится по коридору и вламывается в соседнюю комнату. Мы с Гефестом устремляемся следом.

Теперь они в спальных покоях Одиссея и Пенелопы. Ахиллес высвобождает нож, и Отец всех бессмертных воздевает массивные руки к собственному горлу, хватается за лицо. Из ноздрей и разевающегося рта Кронида хлещет фонтан, заливая седую бороду одновременно золотым ихором и алой кровью.

Зевс валится на кровать спиной вперед. Быстроногий широко замахивается, вонзает нож в божественное брюхо и тащит чудесное лезвие кверху и вправо. Слышится скрежет клинка о ребра.

Громовержец опять кричит и хочет зажать живот, но мужчина ловко вытягивает несколько ярдов серых блестящих кишок и, намотав их на ножку гигантской Одиссеевой постели, проворно завязывает крепким морским узлом.

«А ведь это не просто ножка, но ствол живой оливы, вокруг которого Лаэртид и выстроил почивальню», — думаю я как во сне. На память приходят слова Одиссея, обращенные к сомневающейся Пенелопе, — самый первый перевод, прочитанный в детстве:

Что ж, теперь не только бычьи ремни окрашены в пурпур. Громовержец отчаянно рвется на свободу, привязанный собственными кишками. Из его горла, ноздрей и живота извергаются золотой и чересчур по-человечьи алый потоки. Ослепленный собственной болью и кровью, Всемогущий Зевс ищет своего мучителя на ощупь, размахивая руками. Каждый шаг и усилие вытягивают из брюха еще больше блестящих серых внутренностей. От воплей бога даже неколебимый Гефест зажимает ладонями уши.

Ахиллес легко уворачивается от Кронида, но только чтобы вернуться снова, и рубит слепого бессмертного по рукам, ногам, бедрам, пенису, подколенным сухожилиям.

Тучегонитель валится на спину, по-прежнему притороченный к ножке из живой оливы тридцатью с лишним футами серых кишок. Бессмертное существо содрогается и ревет, заплевывая потолок замысловатыми пятнами Роршаха.

Ахеец выходит из комнаты за своим клинком, возвращается и, пригвоздив левую руку бога ногой в боевой сандалии к полу, высоко заносит меч и наносит столь мощный удар, что, перерубив шею Зевса, лезвие высекает из пола искры.

Голова Отца всех бессмертных кувыркается и катится под кровать.

Ахиллес преклоняет окровавленное колено и зарывается лицом в гигантскую рану на бронзовом мускулистом животе Кронида. На какой-то идеально ужасный миг я верю, что герой поедает внутренности поверженного врага: мужчина переродился в хищника, стал бешеным волком.

Но тот всего лишь кое-что искал.

— Ага! — восклицает быстроногий, извлекая из блестящей серой массы большой кусок лилового пульсирующего мяса.

Это печень Зевса.

— И где же этот чертов пес Одиссея? — спрашивает Ахилл сам себя, полыхая очами.

А затем покидает нас, чтобы отнести угощение Аргусу, что прячется во дворе.

Мы с Гефестом отступаем с дороги, пропуская героя.

И только после того, как шаги мужеубийцы — теперь уже богоубийцы — затихают, начинаем озираться по сторонам. На полу, стенах и постели не осталось ни единого дюйма, не забрызганного божественной кровью. Исполинское обезглавленное тело, привязанное кишками к подножию из оливы, продолжает извиваться и дергаться, шевеля залитыми ихором пальцами.

— Ну и дерьмо, — выдыхает бог огня.

Мне хочется отвести взгляд, но я не могу. Хочется выскочить на улицу и сблевать, но и этого не могу.

— А что… как… он еще… отчасти… живой, — заикаюсь я.

Гефест ухмыляется с самым безумным видом.

— Зевс ведь бессмертный, ты забыл, Хокенберри? Он и сейчас в агонии. Придется спалить останки в Небесном огне. — Тут он склоняется, чтобы вытащить короткий клинок, которым пользовался Ахилл. — А заодно и богоубийственный нож Афродиты. Расплавлю его и переплавлю во что-нибудь еще — может, сделаю мемориальную доску в память о Крониде. Не стоило вообще ковать это лезвие ради кровожадной сучки.

В ответ я лишь моргаю, трясу головой, а потом хватаю громилу за кожаную жилетку.

— И что теперь?

Гефест пожимает плечами.

— Все будет согласно уговору, Хокенберри. Никта и Судьбы, вечно правящие во вселенной — по крайней мере в нашей, — позволят мне взойти на золотой престол Олимпа, как только закончится эта безумная вторая война с титанами.

— Откуда ты знаешь, кто победит?

Из черной нечесаной бороды сверкают неровные белые зубы.

По двору разносится повелительный голос Ахилла:

— Ко мне, собачка… Ко мне, Аргус… К ноге, мальчик. Вот умница. Хочешь вкусненького?.. Хороший пес.

— Судьбы недаром носят свое имя, Хокенберри, — отвечает Гефест. — Будет мучительная, затяжная борьба, хуже и дольше, нежели на Земле Илиона. Выживут немногие олимпийцы, но они возьмут верх и на сей раз.

— А как же этот… из туч… с голосом…

— Демогоргон убрался обратно в Тартар, — ворчит хромоногий кузнец. — Ему по барабану все, что станется с Марсом, Землей или с Олимпом.