Ночной огонь

«Вполне может быть, что ты права, — сказал Хильер. — Но если ты ошибаешься, нам лучше было бы убраться отсюда, пока тут не начнется перенаселение. В этом отношении должен заметить, что сегодня утром мне предложили продать дом и землю».

«Неужели? Кто именно?»

«Тот же субъект, что и раньше — агент по продаже недвижимости, Форби Мильдун. Он упомянул, что ему поручили сбыть несколько прекрасных новых коттеджей в округе Каттерлайн, и что он мог бы уступить нам один из них в обмен на то, что он назвал «старым сараем», если бы мы уплатили в придачу еще тысяч десять. Он подчеркнул, что предлагаемые дома — неподалеку от Института, сразу за холмом, что очень удобно».

Альтея глубоко вздохнула: «И что ты на это сказал?»

«Я рассмеялся и сказал, что он просит слишком много. Мильдун ответил, вполне разумно, что в том состоянии, в каком Приют Сильфид находится сегодня, его не продашь ни за какие деньги, но что он мог бы, возможно, уступить тысячу-другую сольдо, если бы мы согласились на некоторые условия. Я сказал, что цена все еще слишком высока. В конце концов мне удалось выторговать новый дом в обмен на старый, плюс шесть с половиной тысяч — но я предупредил его, что не могу заключать никаких сделок, пока не посоветуюсь с тобой и с Джаро. Мильдун хотел знать, почему Джаро мог бы что-нибудь решать по этому поводу. Я объяснил, что Джаро в конце концов должен унаследовать Приют Сильфид и успел привязаться к этому месту, а поэтому к его мнению придется прислушаться. Кроме того, я заметил, что мы могли бы рассмотреть возможность приобретения одного из новых коттеджей за семь с половиной или даже за восемь тысяч, если Приют Сильфид останется за нами».

«Не хочу я жить ни в одном из этих спичечных коробков в Каттерлайне, ни на каких условиях! — разозлилась Альтея. — Они там гнездятся друг на друге, как пчелиные соты! Меня исключительно раздражает предложение этого жулика! Это просто оскорбление, неприкрытое оскорбление!»

На следующий день Хильер, сидя у себя в кабинете в Институте, ответил на телефонный вызов Форби Мильдуна. Мильдун начал разговор живо и радостно: «Если вы помните, мы обсуждали вашу возможную заинтересованность в новом месте жительства в округе Каттерлайн. Исключительно по совпадению, сегодня утром ко мне обратился инопланетный клиент, наводящий предварительные справки. Он дал понять, что его внимание могла бы привлечь недвижимость в сельской местности, поодаль от густонаселенных районов, где он мог бы устроить нечто вроде пригородного ресторана. Я сразу вспомнил о Приюте Сильфид. Должен тут же оговориться, что не хотел бы внушать надежды на внезапное богатство — мой клиент рассчитывает потратить лишь небольшую сумму, а мои комиссионные окажутся ничтожными, но, по моим расчетам, в обмен на шесть с половиной тысяч сольдо и Приют Сильфид с окружающим участком я мог бы подыскать вам очаровательный коттедж в великолепном квартале Каттерлайна, практически в двух шагах от Института».

«Боюсь, вам придется забыть об этом предложении, господин Мильдун, — сухо ответил Хильер. — Прежде всего, мой сын Джаро и слышать не хочет о том, чтобы...»

В голосе Мильдуна появилась напористо-капризная нотка: «На мой взгляд, ему не следовало бы вмешиваться в принятие решений, от которых зависят ваш комфорт и ваша репутация. В конце концов, осмелюсь заметить, Приют Сильфид не выглядит как достойное жилище двух известных ученых, пользующихся всеобщим уважением! Этот обветшалый дом скорее напоминает убежище бродяг и разбойников».

«Моя жена не желает переезжать в Каттерлайн. Она считает этот район банальным и вульгарным. Позвольте поинтересоваться: вы сами живете в Каттерлайне?»

«Конечно, нет! — высокомерно откликнулся Мильдун. — У меня особняк в Шермонд-Парке».

«Разумеется. Что ж, как бы то ни было, это не имеет значения — думаю, что дальнейшее обсуждение этого вопроса вряд ли окажется полезным для вас или для меня. Всего хорошего!»

«Всего хорошего!» — процедил сквозь зубы Мильдун.

2

К концу осеннего семестра «Аркадских фигляров» наняли развлекать публику во время Суматошной попойки — фестиваля, финансируемого «Изограммами», молодежным клубом-филиалом Квадратуры круга. Суматошная попойка устраивалась ежегодно в качестве празднества, чествующего совокупную весомость квадрантов Квадратуры круга. На протяжении нескольких недель добровольцы и подрядчики занимались украшением павильона Сурси, чтобы он олицетворял улицу в мифическом Пердограде. Накладные фронтоны имитировали здания невообразимой конструкции. На балконах теснились пузырчатые надувные паяцы, разряженные в традиционные пердоградские костюмы: шаровары, огромные ботинки с загнутыми вверх носками и кривые широкополые цилиндры, увенчанные механическими птицами — лопочущими балуками и визгунами с латунными лапами. Ожидалось, что подвыпившие пердоградцы, толпящиеся на площади, должны были красоваться в примерно таких же или еще более смехотворных нарядах. В расставленных вдоль улицы киосках желающим бесплатно наливали большие кружки «бубла» — напитка, якобы приготовленного по тайному рецепту, практически не менявшемуся из года в год. Для того, чтобы гулянье сопровождалось веселыми джигами и «ухажерскими танцами», наняли три оркестра — в том числе «Аркадских фигляров». Считалось, что каждый «изограмм» обязан был веселиться на Суматошной попойке — если он не умер и не находился на другой планете.

В условленное время «Аркадские фигляры» заняли места в искусственном гроте, сооруженном над центральной прогулочной площадкой. Над головами оркестрантов мерцали тысячи лиловых и зеленых огоньков, создававших приглушенно-дрожащее освещение не поддающегося определению оттенка.

Как всегда, «Фигляры» усердно отыграли подходящие к случаю номера, после чего спустились из грота, чтобы передохнуть и промочить горло. Подобно остальным музыкантам, Джаро оделся в костюм бродячего пастуха-гитана: обтягивающие бриджи из черного вельвета, серовато-коричневый кафтан с розовой прошивкой крест-накрест и темно-алый колпак с длинной черной кисточкой, свисающей вдоль левого уха. Разглядывая гуляющих, Джаро обернулся и оказался лицом к лицу с веселящейся парой — на него чуть не налетела Лиссель Биннок в сопровождении молодого человека, нарядившегося пердоградским головорезом.

Лиссель тут же остановилась и уставилась на Джаро. На ней были сетчатая белая юбка до колен, черная безрукавка и тиара, сплетенная из зеленых листьев африканского тюльпана — пышный венок, подобающий лесной нимфе. Лиссель узнала его, удивилась и тихо воскликнула: «Джаро! Астронавт Джаро — это ты?»

Джаро не отрицал свое присутствие. Странно! Лиссель, как всегда, выглядела жизнерадостной и обворожительной, готовой принять участие в любой подвернувшейся проказе — короче говоря, в ее поведении не было ничего необычного. Тем не менее, Джаро не мог не заметить в ней какое-то непонятное противоречие. Когда они встретились в последний раз, Лиссель даже не пыталась скрывать, что общение с Джаро навевало на нее смертельную скуку. Чем объяснялось, в таком случае, ее нынешнее возбуждение? Капризом? Возможно.

Лиссель оценила костюм Джаро, после чего взглянула на эстраду в гроте, где Джаро оставил суанолу, и с удивлением спросила: «Так ты еще и музыкант?»

«Мне платят за игру — если это можно назвать музыкой».

«Я вижу там суанолу. Она твоя? Или ты занимаешься глупостями — трещишь зубочистками или стучишь ложками?»

«Я исполняю простенькие мелодии на суаноле. Хорошо стучать кастаньетами гораздо труднее».

«Не скромничай, Джаро! Твои попытки скрывать свои достижения неубедительны».

Пердоградский головорез взял ее под руку: «Пойдем, Лиссель! Наш стол уже накрыли».

Лиссель старательно высвободилась: «Одну минуту. Мне нужно подумать».

Приятель нетерпеливо пытался ее увести: «Пойдем, пойдем! Подумаешь за столом. Тут нечего делать, что тебя задерживает?»