Черепаха Тарази

Бессазу не терпелось сразу же пощупать, разглядеть со всех сторон предмет, чтобы найти важные улики. Староста следом тихо зашел к нему в комнату, но, видя, что Бессаз поглощен всецело находкой, так же неслышно вышел, не желая мешать ему.

Хотя и договорились они работать теперь сообща, деликатный старик подумал, что есть еще в их отношениях такая незримая черта, которую он не может переступить без того, чтобы не нарушить тайну следствия.

Бессаз слышал, как старик зашел, но поверился слишком поздно - старик уже успел выйти.

"Почему он ушел? Я ведь сидел и ждал, что он будет тонко и ненавязчиво вести меня по пути, который ему выгоден", - подумал в недоумении Бессаз и окликнул старосту.

Старик сразу явился - на всякий случай он, оказывается, стоял за дверью и ждал.

- Мне нужна ваша помощь, - сказал без обиняков Бессаз, вертя предмет перед самым носом старика, чтобы определить его вес. - Посоветуйте, как же мне снять корку соли и не повредить то, что внутри? Лопатка здесь не поможет...

- Вы правы, - староста поковырял ногтем корку соли, затем попробовал кристаллик на зуб и поморщился. - Я принесу пилочку, один надрез - и вы увидите, что там внутри... А внутри там что-то есть, слышите, какой издает он странный звук? Послушайте...

Бессаз поднес находку к уху, а староста тем временем сбегал за пилочкой.

- Ну, как? - спросил он, возбужденно потирая руки, будто давно истосковался по полезной работе.

- Действительно, гудит... Дайте, мне пилочку и благословите...

Старик прочел краткую молитву, после чего Бессаз стал пилить осторожно, хотя и торжественно, словно вторгался в чью-то святую тайну. Соль крошилась и сыпалась на стол, а староста собирал ее на ладонь и долго разглядывал кристаллики, как бы ища среди них драгоценный. Затем выбрасывал все это в окно, суетился и был похож на ребенка, которому доверили важное дело.

Когда Бессаз сделал надрез, пила заскрипела, задев что-то твердое, которое хрустнуло...

- Есть, - шепнул староста, да так, словно сказал не Бессазу, а в сторону, стоящему за дверью, будто тот, невидимый, и вел расследование.

Бессаз же осторожно отделил обе части соляной трубки, и на стол упала тростинка толщиной в два пальца. Точнее, длинный камышовый стебель, похожий на кальян, которым курильщики вдыхают гашиш.

- Кажется, мы напали на след курильщика гашиша, - хохотнул Бессаз, не подозревая еще, что это в шутку сказанное и станет впоследствии главным доводом против прикованного...

Забывшись на мгновенье, староста раньше Бессаза схватил со стола камыш и разглядывал его лихорадочным взглядом.

- Кажется, вы правы. Взгляните, внутри еще одна трубка, похоже, каменная, а на самом донышке - пятна копоти... Простите, - спохватился он и прижал ладонью рот, чтобы скрыть волнение, - я не навязываю вам свои выводы. Я лучше уйду...

Бессаз пристально посмотрел на старика и усмехнулся:

- К чему вы всякий раз притворяетесь? Ведь мы с вами обо всем договорились... В чем-то ваши выводы кажутся мне более зрелыми и глубокомысленными... И в какие-то минуты я доверю вам больше, чем себе, одним словом, Бессаз намекал, что ему надоела эта игра и пора старосте открыто сказать, чего же он добивается от следствия...

Но староста повел себя странно, желая по-прежнему казаться человеком, ищущим только истину.

- Нет, лучше я уйду, - пробормотал он, - и немного прилягу, устал... Простите...

Бессаз посмотрел, как он закрыл дверь, затем нащупал в камыше, а потом и увидел внутри каменную трубку, от которой шел резкий запах горелого.

Осторожно вынул Бессаз эту трубку: по всему было видно, что из нее когда-то выглядывал язычок огня, потухая и разгораясь снова...

Разложив все это на столе - два спиленных куска соляной трубки, камыш и отдельно каменную трубку, - Бессаз сидел с озабоченным видом, желая вникнуть и сделать кое-какие выводы.

Но долго не мог связать по смыслу между собой - ни каменную трубку с камышом, ни соляную с орлом... хотя - при чем здесь орел? Он ведь уже давно вычеркнут из дела... И только неуместная шутка о курильщике гашиша все время вертелась в сознании, как ни желал Бессаз от нее избавиться. Она была так назойлива, что Бессаз уже хотел поверить в нее, чтобы успокоиться. И хотя понимал, что каменная трубка со следами копоти сама по себе ничего не доказывает без связей с другими уликами, но у Бессаза не было ничего другого, кроме версии о курильщике. Тем более, в его воспаленном, горячечном сознании она предстала вполне зримо, в ощутимых контурах, даже картинах.

"Кто обвинит меня в плохом расследовании? - спрашивал себя Бессаз. Прикованный был найден после обвала, - значит, убийство это давнее. И может, убили его не в этой деревне. Ведь рассказывал же староста, что холм был некогда глыбой соли и приплыл сюда, когда здесь было море... Кто знает, может, убийству этому много десятков, а то и сотен лет - ведь в соляном саване труп может сохраниться вечно... А кто опровергнет, что убийство совершено в другом месте или даже в другой стране? Да, прикованный этот чужестранец - зимми! [3имми - иноверец (араб.)] А поскольку он чужестранец, дело его должно быть расследовано по законам его страны. Да!"

Этот довод так взволновал Бессаза, что он вскочил из-за стола, чтобы объявить старосте о прекращении расследования. И уже направился к двери, но остановился в раздумье:

"Староста, конечно, давно догадывается о том, что прикованный чужестранец. Но все же - почему он вызвал меня для расследования? Значит, ищет выгоды. Но какой? Пусть не хитрит и не притворяется. Если надо старику... для чего - непонятно? Для престижа, для прикрытия злодеяния чего угодно... Я готов объявить прикованного самим дьяволом..."

Бессаз снова сел за стол, в задумчивости глядя на трубки и камыш. И вдруг вспомнил, как старый судья, передавая ему дела, рассказывал, что частенько преступников наказывают прямо на глазах у всех, держа для всеобщего обозрения над их головами вещь, которую они украли или пытались уничтожить.

Пастуха закопали в песок вместе с овцой, которую он пытался украсть, у преступника и жертвы торчали только головы. Пастух на чем свет ругал овцу, а та блеяла безумно, и так до тех пор, пока беркуты не выклевали им глаза.

В другой деревне человек был привязан к дереву с топором на шее только за то, что хотел отсечь свой палец на ноге, чтобы не идти в рекруты.

"Но неужели за курение гашиша человека надо приковывать к скале? думал Бессаз. - Если он пойман первый раз - полагается брать с него штраф, злостного же курильщика посылают на два года в тюрьму. Оглупление собственного рассудка курением этой дряни - есть сознательное уклонение от своего дела, обязанности, наконец, долга перед семьей, своим государством... Курильщики выражают стихийное недовольство самой жизнью. Они сознательные самоубийцы... - Так ловко, цепляя одну мысль за другую и идя не криво и хитроумно, а прямо, кратчайшим путем, Бессаз додумался и до этого: - А что, если курильщик гашиша совершил еще одно преступление и украл что-нибудь? К примеру, огонь? Нес, спрятав в каменной трубке, оттого она и закоптилась... Огонь - божий дар, его не крадут. А он почему-то спрятал огонь внутри трубки... Может, замышлял о поджоге? Нет, это кажется поспешным выводом. Надо еще раз осмотреть прикованного... Хотя доказать его виновность - в моих... вернее, в интересах старосты... Но надо хотя бы собрать против курильщика еще-два-три, пусть незначительных, факта..."

И Бессаз быстро оделся, взял трубку и вышел из комнаты. Староста, который сидел на кухне и аккуратно поправлял себе бороду, вскочил и отложил ножницы. Он смотрел на Бессаза - весь внимание, желание помочь, но Бессаз решил не тревожить старика. Он сказал:

- Мною установлено, что прикованный - чужестранец. Убийство произошло не у вас в деревне - можете быть спокойны... В другом месте... и, кажется, очень давно...

- Да, - одобрительно улыбнулся старик, - я тоже так подумал. Но, пожалуйста, не говорите об этом пока никому... Даже Майре. Иначе все будут смеяться над тем, что я вас вызвал. Ведь правосудие должно установить истину, независимо от давности и места преступления, не так ли?