Белые горы (Триподы - 1)

И действительно, он оказался долгим. Всю ночь лучи света двигались над долиной, приближаясь и удаляясь, снова и снова пересекая местность. Наконец наступил рассвет, но охота не прерывалась. Треножники продолжали ходить взад и вперед. И хотя, возможно, мимо несколько раз проходив один и тот же, всего их тут собрались десятки.

Но они не видели нас, и по мере того, как медленно уходили часы, мы все более и более убеждались, что и не увидят. Даже днем щель в скале не видна с высоты полушария. Мы не осмеливались покинуть убежище. Лежали в увеличивающемся неудобстве, скуке, голоде, а у меня добавлялась еще и боль. Рука начала сильно болеть, и временами я закусывал губу и чувствовал, как щеки мои смачиваются слезами.

К середине дня интенсивность поиска стала ослабевать. Иногда на протяжении пяти-десяти минут мы осмеливались выползти и вытянуть ноги, но всегда появлялся треножник, а иногда и целая группа. Мы не могли далеко отойти от щели: поблизости не было никакого другого убежища.

День сменился сумерками, сумерки ночью, и снова появились столбы света. Было их не так много, как раньше, но не было промежутка, чтобы не виделся хотя бы один из них либо в долине, либо по хребтам. Иногда я начинал дремать, но ненадолго. Угнетающе действовало сознание нависшей над головой скалы, я замерз, рука у меня горела. Однажды я проснулся, застонав от боли. Уйдут ли они с рассветом? Я смотрел на небо, мечтая увидеть естественный свет. Наконец он наступил, серый, облачный рассвет, и мы, дрожа, выползли и осмотрелись. Уже с полчаса не видно было лучей. Но пять минут спустя мы торопливо заползли в щель: по долине шел треножник.

Так продолжалось все утро и большую часть дня. Я так одурел от голода и боли, что думал только о том, как бы продержаться от одного момента до другого, да и остальные были не в лучшем состоянии. Когда к вечеру треножники исчезли, мы не могли поверить, что охота окончена. Мы выползли из убежища, но несколько часов просидели у ручья, ожидая возвращения треножников.

Когда мы решились уходить, стало уже темно. Мы ослабели от голода и усталости. Пройдя с милю или две, мы упали и всю ночь пролежали на открытом месте без всякой надежды скрыться, если вернутся треножники. Но они не вернулись, и рассвет показал нам пустую долину, обрамленную молчаливыми холмами.

Следующие дни были тяжелыми. Особенно для меня, потому что рука у меня воспалилась. В конце концов Бинпол вскрыл рану, и на этот раз, боюсь, я оказался менее терпелив и кричал от боли. Бинпол приложил к ране найденные им травы и перевязал обрывком рубахи. А Генри сказал, что это ужасная, должно быть, боль: он кричал бы еще сильнее. Я обрадовался его доброму отношению больше, чем ожидал.

Мы отыскали коренья и ягоды, но все время оставались голодны и дрожали в нашей тонкой одежде, особенно по ночам. Погода изменилась. Небо было затянуто облаками, с юга подул холодный ветер. Мы достигли плоскогорий, откуда надеялись увидеть Белые горы, но не увидели - только пустой серый горизонт. Иногда мне казалось, то, что мы видели раньше, - это мираж, а не реальность.

Потом мы спустились в долину и увидели полоску воды, такую обширную, что конца ее не было видно, - Большое озеро карты. Земля была богатой и плодородной. Мы находили все больше и больше пищи, а с удовлетворением голода поднималось и настроение. Травы Бинпола подействовали: рука постепенно заживала.

Однажды утром, отлично выспавшись на сеновале, мы обнаружили, что небо снова голубое, а все предметы видны отчетливо и ясно. Равнина на юге оканчивалась холмами, а за ними, величественные и такие близкие, что, казалось, можно коснуться их рукой, возвышались снежные вершины Белых гор.

Конечно, они были не так близко, как казалось. Оставалось еще немало миль по равнине, а затем по холмам. Но мы могли видеть их и шли в хорошем настроении. Мы шли уже с час, и мы с Генри подшучивали над гигантским паровым котлом Бинпола, когда он остановил нас. Я подумал, что наши шутки рассердили его, но затем ощутил, как под нами дрожит земля. Они приближались с северо-востока, слева и сзади от нас, - два треножника двигаясь быстро и направляясь прямо на нас. Я отчаянно огляделся, но заранее знал, что увижу. Местность была плоской, без деревьев и скал, без изгородей и канав, а ближайшая ферма находилась в полумиле от нас.

- Побежим? - предложил Генри.

- Куда? - спросил Бинпол. - Не убежать. - И если уж он решил, что положение безнадежно, значит, оно действительно таково.

Через одну-две минуты они нас настигнут. Я перевел взгляд от них на белые вершины. Уйти так далеко, так много вынести, увидеть цель - и все напрасно.

Земля дрожала все сильнее. Они уже в ста ярдах, в пятидесяти... Они шли рядом, и щупальца их странно извивались, описывая в воздухе причудливые траектории. А между и над ними что-то двигалось, что-то золотое подбрасывалось в ясное небо.

Они были рядом. Я ждал, что вот-вот опустится щупальце и схватит меня, но ощущал не страх, а бессильный гнев. Огромная нога опустилась в нескольких ярдах от нас. И вот они прошли мимо, уходят...

Бинпол удивленно сказал:

- Они нас не видели. Слишком заняты друг другом. Брачный обряд? Но ведь они машины. Что же тогда? Я бы хотел знать ответ на эту загадку.

Он, как всегда, приветствовал и загадку, и ответ на нее. А я чувствовал лишь слабость облегчения.

Долгое, трудное и опасное путешествие - сказал мне Озимандиас. Так оно и оказалось. А в конце ждала трудная жизнь. Он был прав и в этом. У нас не было никакой роскоши, да мы ее и не хотели: тела наши и ум были устремлены к решению главной задачи.

Но тут были свои чудеса, из которых величайшим был наш дом. Мы не просто жили в Белых горах, мы жили в одной из гор. Древние построили здесь шмен-фе, высекли в сплошной скале тоннель. Зачем они сделали это, для какой цели, мы не знали; но этот тоннель стал нашей крепостью. Даже когда мы пришли летом, у входа в главный тоннель лежал снег. Но внутри горы было не так холодно, нас защищали толстые скальные стены.

У нас были наблюдательные пункты, откуда можно было видеть склоны. Иногда я приходил на один из таких пунктов и смотрел на зеленую солнечную долину далеко внизу. Там были деревни, крошечные поля, дороги, булавочные головки - скот. Жизнь казалась там теплой и легкой сравнительно с суровостью скал и льда, которые нас окружали. Я же не завидовал этой легкости.