Троя

Вот уже несколько часов они с Мойрой не разговаривали, хотя и без усилия шагали в ногу. Время от времени Харман принимался анализировать новую информацию, переполнявшую его мир, в основном же представлял себе, что сделает, когда — и если — возвратится в Ардис.

Первым делом следовало попросить прощения у любимой, от всего сердца раскаяться за этот дурацкий полет к Золотым Воротам Мачу-Пикчу. Не было и нет ничего важнее интересов беременной жены и нерожденного ребенка. Мужчина и раньше понимал это, но лишь умом, теперь же узнал по-настоящему.

Потом, конечно, не мешало бы набросать план спасения своей милой, будущего малыша, друзей и всего человеческого рода. С этим дела обстояли сложнее.

Миллион томов информации, в буквальном смысле слова захлестнувшей Хармана, лишь помогли открыть несколько неведомых прежде возможностей.

Например, тело и разум путника продолжали исследовать забытые, а ныне возрожденные функции, которых оказалось около сотни. Самым важным, по крайней мере на ближайшее время, было умение свободно факсовать без помощи узлов и павильонов. Насытившие кровь «старомодных» людей нанотехнологии, понятные Харману после хрустальных чертогов, позволяли переноситься из любой точки планеты в любую другую и даже (при снятии определенных запретов) на один из миллиона ста восьми тысяч трехсот трех объектов, машин и городов на околоземной орбите. Свобода мгновенного перемещения могла бы спасти человечество от войниксов, от Сетебоса, его взбесившихся калибано, а то и от самого Калибана — но только в том случае, если бы удалось опять включить факс-машины с банками памяти.

Кроме того, Харман узнал несколько способов полететь на кольца — и даже получил смутное представление о таинственной Сикораксе, которая захватила орбитальный мир, некогда принадлежавший «постам», — но до сих пор не имел понятия, как победить ведьму-пришелицу и Калибана (ибо мужчина не сомневался: это Сетебос послал своего единородного отпрыска в небеса, чтобы тот отключил факс-систему). Если же людям все-таки удастся взять верх, возлюбленный Ады точно знал, что ему придется посетить не один хрустальный чертог и набраться технических сведений, необходимых для реактивации спутников.

И наконец, изучив множество восстановленных функций, львиная доля которых работала с телом, разумом и запасами накопленной информации, Харман выяснил: он без труда сумеет поделиться новоприобретенными сведениями. Функция обмена (что-то вроде «глотания» в обратном порядке) действовала проще простого: достаточно было коснуться «старомодного» соплеменника, выбрать протеиновые комплекты знаний, заключенные в ДНК и РНК-спиралях, и нужная информация перетекла бы сквозь плоть и кожу к другому человеку. Примерно две тысячи лет назад эта возможность была создана и усовершенствована для прототипов МЗЧ, после чего ее легко адаптировали для людей. Все «старомодные» сохранили в крови около сотни скрытых функций, для пробуждения которых хватило бы одного осведомленного человека.

Мужчина вдруг улыбнулся. Конечно, Мойра достала его своими шуточками для посвященных и туманными намеками, но теперь он хотя бы понял, откуда взялось обращение «мой юный Прометей». По Гесиоду, [101] это имя означало «промыслитель», «дальновидный», а сам герой у Эсхила, Шелли и прочих великих поэтов являл собой титана-революционера, который похитил у богов очень важные знания — иными словами, огонь — и отдал его пресмыкающимся кратковечным, возвысив их почти до уровня богов. Почти.

— Так вот почему вы оставили нас без функций, — вслух подумал Харман.

— Что?

Путник перевел взгляд на постженщину, шагавшую рядом с ним в густеющих сумерках.

— Вы не хотели, чтобы мы стали богами. Потому и не активировали наши функции.

— Разумеется.

— И тем не менее все «посты», кроме тебя, решили переметнуться в другой мир или другое измерение и поиграть в олимпийцев.

— А как же иначе.

Мужчина все понял. Первая и главная потребность любого божества — не допустить существования себе подобных. Разобравшись с этим вопросом, он вновь предался раздумьям.

Мышление Хармана переменилось после хрустального чертога. Если прежде оно сосредоточивалось на предметах, людях и чувствах, то теперь стало более образным, превратившись в затейливый танец метафор, метонимий, синекдох и сложной иронии. После того как мириады фактов — имена, вещи, карты — уютно расположились в клетках тела, фокус ума переместился на связи, оттенки, нюансы, познавательную сторону окружающего мира. Эмоции никуда не исчезли, но там, где раньше они ревели как большой буйный бас, заглушающий весь оркестр, — там нынче нежно пела пронзительная скрипка.

«Слишком сумрачное сравнение для столь суетной сошки. — Харман усмехнулся над собственной самонадеянностью. — И жутко навязчивая аллитерация для перепуганной дырки в заднице».

И все же вопреки этому самоуничижению он осознавал, что обрел новый взгляд на мир — на людей, места, предметы, чувства и самого себя, — причем того рода, какой приходит лишь вместе с подлинным самопознанием, зрелостью, умением распознавать иронию, метонимию, метафоры и синекдохи не в одном лишь языке, но и в логическом устройстве вселенной.

Если бы только вернуться к своим, добраться пусть не до Ардиса, а до любого анклава, населенного людьми, — род человеческий навсегда бы переменился. Конечно, мужчина не станет навязывать своих знаний насильно, однако, учитывая гибель, грозящую его современникам в этом постпостмодернистском мире от нашествия войниксов, калибано и гигантского тысячерукого мозга — духовного упыря, вряд ли кто-нибудь слишком рьяно станет отвергать необычные силы и таланты, дающие надежду выжить.

«Но принесут ли они людям пользу, если судить в масштабах истории?» — задумался Харман.

Вместо ответа в голове прозвучал отчетливый возглас дзен-мастера, получившего дурацкий вопрос от служителя: «Му!», что в приблизительном переводе означало: «Уж лучше помалкивай, дубина!» За этим односложным выкриком обычно следовало не менее энергичное: «Кватц!», причем наставник одновременно подпрыгивал и лупил незадачливого ученика увесистым посохом по голове и плечам.

«Му. Здесь никому нет дела до „исторических масштабов“ — это решать нашим детям и внукам. А прямо сейчас, когда всему, буквально всему на свете положен близкий предел, и мыслить приходится краткими отрезками времени».

К тому же опасность погибнуть от руки горбатого безголового чудища и оказаться выпотрошенным, как пойманная рыба, чрезвычайно повышает способности к усвоению нового. Если б только восстановить утраченные функции… (Харман уже понимал, отчего это поисковая, дальняя, ближняя и всеобщая сети, а также «глотание» перестали действовать: некто на кольцах отключил все передатчики заодно с факс-машинами.)

Нет, в самом деле, вот бы их восстановить!..

Но как это сделать?

И снова мужчина вернулся к раздумьям о полете на орбиту.

Для начала неплохо бы знать, кто, кроме Сикораксы, ожидает его там, на небе, и что у них там за оружие. Миллионы страниц, усвоенных в хрустальном чертоге, ни словом не обмолвились по поводу столь ключевого вопроса.

— Почему бы тебе или Просперо не квитировать меня сразу на кольца?

Харман обернулся к своей спутнице и едва различил ее лицо в угасающих отблесках позднего вечера.

— Мы предпочли бы этого не делать, — издевательским тоном а-ля Бартлеби сказала Мойра. [102]

Мужчина с тоской подумал о подводном ружье в рюкзаке. Что, если наставить дуло на эту двойницу Сейви и скорчить самую серьезную, устрашающую, самую искреннюю гримасу (ведь «посты» обладают особой функцией распознавания человеческих чувств и намерений) — убедят ли Мойру подобные доводы немедленно квант-телепортироваться с ним в Ардис или на кольца?

Ну разумеется, нет. Она бы никогда не дала попутчику оружие, которое можно направить против нее же. Или же дала, но приняла бы какие-то меры предосторожности. Скорее всего пусковой механизм подчиняется мысленным приказам постженщины; для этого достаточно простой и безотказной встроенной схемы, воспринимающей мозговые волны.