Зеленый лист

Два года назад Савранский опубликовал работу, вызвавшую резкую критику коллег. Я нашла две его публикации и восемнадцать отрицательных отзывов, из которых уяснила, что мой сосед пошел против общего мнения, уже установившегося в ученом сообществе. Подумать только, даже в такой новой науке, как эта эвереттика, уже появились свои школы, свои трения, свои классики и подрыватели устоев. Как у нас в библиотеке, которая только из читального зала могла показаться тихой гаванью с милыми женщинами, лоцманами книжных морей.

В прошлом октябре соседу исполнилось шестьдесят, и его в тот же день отправили на пенсию, прекратив на этом и дискуссию, и научное творчество человека, отдавшего физике всю жизнь.

Домой я возвращалась в восьмом часу, в сумке несла новую, еще не занесенную в каталог книгу Йена Пирса — не для себя, для отца: он любит такую литературу. Шла обычной дорогой и думала о соседе, о том, что человек может жизнь положить на никому, в общем, не нужную работу. Многомирье или многомерие — разницу между этими словами я не уловила. Просвет. Двумерное пространство. Счастье. Вторая половинка…

Второй моей половинкой был Витя, я всегда это знала, иногда мне казалось, что первым словом, которое я произнесла в жизни, было «Ви-тя», и, хотя мы только в седьмом классе стали сидеть за одной партой, я видела его рядом с собой постоянно — с того момента, когда впервые вошла в школу и столкнулась в дверях со смуглым мальчишкой, который так размахивал портфелем, что, конечно же, сбил меня с ног. Я была уверена, что Витя — моя вторая половинка, потому что жизнь прекращалась, когда мы не виделись, а после школы мы почти и не встречались. Может, я потому и выбрала филологию, а потом библиотеку, чтобы рядом не было никаких мужчин, никаких парней, никаких соблазнов, хотя на самом деле я всегда хотела именно соблазнов, чтобы их преодолеть и понять, что, кроме Вити, нет на земле никого.

И сейчас нет. И Вити нет тоже — это он мне объяснил популярно, доступно для моих куриных мозгов, он так сказал, и я даже обидеться не смогла, потому что не сразу поняла главное: я ему не нужна. Совсем.

«У тебя кто-то есть?» — спросила я и представляю, каким действительно глупым было в тот момент выражение моего лица.

«Нет, — сказал он с сожалением, — но только я никогда на тебе не женюсь… Никогда. Мне не нравятся такие женщины».

Повернулся и ушел. В ночь. Нет, на самом деле был полдень, разговаривали мы у входа в его подъезд, я выскочила с работы на пару минут, зная, что он в это время приходит домой обедать, солнце ярко светило, но все равно настала ночь, темнота, затмение…

Дома я прошла в свою комнату, встала у окна и смотрела в слепое городское небо, подсвеченное фонарями, как театральный занавес, на котором можно собственной фантазией нарисовать созвездия. Может быть, сосед прав, и моя половина вовсе не Витя, а какая-нибудь звезда в созвездии Ориона? А может, моя половина нечто совсем нематериальное, идея, которую я должна найти в жизни, чтобы стать счастливой?

Стоя у окна, в темноте, обхватив руками плечи и глядя на красноватый от уличных огней фон облачного неба, я поняла, что ничего не хочу, то есть не хочу ничего сейчас, пока… Пока — что? Господи, это же понятно, неужели я должна объяснять самой себе? Пока Витя… пока он… Вот: пока он не будет счастлив, пока он не найдет в жизни своей половинки. Знаю, что это не я, ну и пусть, но он должен найти, должен, должен… И только тогда, зная, что ему хорошо, я смогу… Может, моя половина — комета в небе, теплое (или холодное?) течение в океане, лед на вершине Гималаев. А у Вити это наверняка красивая, добрая, умная, молодая… Я не ревную, я даже не знаю, что это такое. Пусть Витя найдет свою половину, и тогда… Мне станет хорошо? Нет, мне станет совсем плохо, так плохо, что я не смогу больше думать о нем… и подумаю наконец о себе.

Странно, но утром, проснувшись от звонка будильника, я не помнила, когда легла. Я вообще ничего не помнила — стояла у окна, думала «пусть ему будет хорошо», а потом вдруг…

На работу мне нужно было к девяти, родителей не оказалось дома: мама ушла в поликлинику, а отец уехал на завод, что-то они там сегодня сдавали, то ли новую конструкцию, то ли проект.

Я выпила большую чашку кофе, надела синий брючный костюм, подкрасилась в меру и поднялась на пятый этаж, впервые, по-моему, за все годы, что мы жили в этом доме. На площадке стоял покосившийся стул, а к одной из дверей крепилась табличка: «28. С.Н.Савранский».

Он открыл после первого же звонка, будто стоял за дверью. На нем был огромных размеров старый полинявший халат, запахнутый на груди и перевязанный толстой тесьмой. Когда-то халат был, наверное, красивого оранжевого цвета, но давно выгорел и стал похож на подстилку, по которой долго ходили; на груди остался едва различимый след то ли туфли, то ли утюга.

Квартира, конечно, оказалась запущенной. Я прошла за ним в комнату, которая, вероятно, служила гостиной, села на край стула, в точности такого же, какой стоял на лестничной площадке, и сказала, делая вид, что не хочу отнимать ни его, ни своего времени:

— А если, — сказала я, — нужно отыскать половину не мне, а другому человеку?

— Не вам? — переспросил сосед.

Он стоял, прислонившись к старому буфету, который даже на барахолке невозможно было бы продать не столько по причине ветхости, сколько по неоспоримой несовместимости с современной жизнью.

— Я понимаю, Юля, что вы хотите сказать, — сообщил он. — Честно говоря, никогда об этом не думал, это другая задача… То есть, в принципе, та же самая, но иные граничные условия. И коэффициенты в уравнениях просвета…

— Да-да, — сказала я. Меня не интересовали его заумные теории, я спрашивала о своем.

— Юля, — сказал он и повторил: — Юля… Я ведь вам хочу помочь…

— Мне, — сказала я. — Вы поможете мне. Если найдете половинку для человека, которого…

Я не смогла закончить фразу, что-то сдавило мне горло; сосед, к счастью, не обратил на это внимания. Он на меня и не смотрел, думал о чем-то, может, что-то высчитывал в уме.

— Знаете, Юля, — сказал он наконец, — вы задали очень интересную задачу. Когда ищешь для себя, то хотя бы понимаешь, кому твое счастье может нанести вред… находишь свои части в мире, становишься собой, делаешься сильным, но при этом отбираешь что-то у другого. Зная себя, можешь хотя бы оценить…

Я молчала.

— Но вы предлагаете решать за другого человека, — продолжал он. — Вы хотите найти для другого его второе «я», а может, третье и четвертое, я не могу сказать заранее, сколько компонентов бытия должно совместиться, чтобы этот человек стал собой… и кому это может причинить зло…

— Станислав Никонович! — воззвала я. — Не надо мне ничего говорить. Я не хочу об этом знать. Мне все равно. Мне нужно, чтобы он…

— Значит, это мужчина, — кивнул сосед.

— …чтобы он нашел наконец себя и стал счастливым человеком. Если второе его «я» — женщина, значит… ну, я перебьюсь. А если вулкан какой-нибудь…

— Вулкан может проснуться и обрести такую силу!..

— Пусть.

— Да, — сказал сосед, помолчав, — вы решили.

— Вам нужно его имя? — спросила я. — Адрес? Что-то еще?

— Нет, — покачал он головой. — Ничего не нужно.

— Я читала об одном целителе, который лечил по телефону всех, о ком его просили, даже имени не спрашивал. Он оказался…

— Шарлатаном, — кивнул Савранский. — И что? Мне не нужно знать имя… У американского фантаста Шекли есть повесть «Обмен разумов». Там главный герой, не помню кто…

— Флинн, — подсказала я. Шекли мне нравился в восьмом классе, я прочитала все, что могла найти, а потом разлюбила, потом у меня были Воннегут и Булгаков.

— Флинн, да. Он потерял девушку Кэти и попросил знакомого, специалиста по теории поисков, найти возлюбленную. «Хорошо», — сказал тот и пошел. «Куда вы? — удивился Флинн. — Вы ничего не знаете о Кэти, как вы будете искать?» «Скажите, — ответил приятель, — если бы вы знали о своей Кэти все: адрес, телефон, профессию, то могли бы найти ее сами?» «Конечно», — уверенно сказал Флинн. «Ну вот. Я знаю все о теории поисков. Зачем мне нужно знать что-то о Кэти?»