Школьный уборщик

4

Потрепанный «Кентавр» Алешкина не торопясь катился по автостраде к Космопорту. Электромотор тянул плохо, аккумуляторы давно требовалось заменить, ходовая часть нуждалась в основательном осмотре: вообще машиной надо было заняться всерьез.

— Сапожник без сапогов, — говорила Мей.

— Без сапог, — поправлял Алешкин.

На возню с «Кентавром» все не хватало времени. Можно попросить ремонтников Бухова, они сделают, но мешало самолюбие: что, разве он сам белоручка?

Опускающееся солнце слепило глаза, Алешкин включил поляризаторы переднего стекла, и солнечный диск стал походить на раскаленную докрасна сковородку.

Когда он подъехал к стоянке Космопорта, «Селена» уже совершила посадку, ее бело-голубой конус виднелся на поле, от него поднимался легкий дымок. Алешкин прошел к Бухову. Тот, как всегда, сидел за селектором.

Увидев Алешкина, Бухов кивнул, продолжая разговор. Алешкин опустился в кресло, нащупал под рукой кнопки управления, опустил у кресла спинку, убавил упругости и расположился поудобнее.

— Ну, вот и посылайте его сюда, — говорил Бухов. — Найдет дорогу, что он — маленький? Он же у меня был.

Бухов отодвинулся от селектора.

— Мой-то техник, — сказал он, — дома автощетку установил.

— Не работает?

— Еще как работает. Как заходишь, эта щетка кидается на тебя, словно дикая кошка. На непривычного человека, знаешь, действует… Я уж ее выключаю, а то соседи и заглянуть боятся.

Алешкин услыхал, как за его спиной открылась дверь, кто-то вошел.

Алешкин медленно поднялся с кресла.

У дверей стоял ТУБ.

Тот самый, Алешкин узнал бы его из сотни других, даже если бы не было номера на его плече. Оспины метеоритных ударов покрывали его плечи и массивную голову, и стоял он чуть завалившись на правую ногу, ту самую ногу, которую вывернул, когда вытаскивал танкетку, спасая жизнь ему, Алешкину, и Мей.

— Старый знакомый? — сказал Бухов.

Алешкин шагнул вперед. Он постеснялся Бухова, а ему захотелось даже обнять ТУБа, хотя это была всего-навсего машина, полмиллиарда микротранзисторов и две сотни моторов и рычагов.

— Здравствуй, ТУБ!

Он протянул руку, и ТУБ ответно поднял свою ручищу. Алешкин ощутил на пальцах тихое пожатие.

Но сказать в ответ ТУБ ничего не мог, только хрипнул и замолчал.

— Бедняга. Совсем голос потерял. Досталось ему там, за эти годы.

— Досталось, — согласился Бухов. — Поработала машинка. Даже с Луны списали по негодности. Вон акт лежит. Пижоны, я смотрю, там, на «Луне-50», возиться с ним не хотят. Подай им новенькое. А ему присмотр нужен.

— Он ему еще и в мое время нужен был.

— Вот я и говорю. Теперь ему куда, только на разборку. А с присмотром еще работал бы да работал.

Вот тут Алешкин, наконец, понял Бухова.

— Вот ты о чем… — протянул он. — А постановление?

— А чего — постановление? Оно про исправные машины написано. А этот списанный. Можно считать, что его нет. А потом, ты мне скажи, будут у нас когда-нибудь на Земле роботы работать?

— Будут, конечно.

— Вот и считай, что мы начали первыми этот эксперимент. А акт я вот сюда положу, тут у меня ящик длинный. Давай забирай свою уборщицу, а то у меня вон с Марса грузовик на подходе.

— Как его у меня еще Евгения Всеволодовна примет. Ты знаешь, какая она.

— Ну, уж это твоя забота.

— Мне бы инструмент кое-какой, проверить его. Тестеры там, микрощупы.

— А я уж распорядился, мои мальчишки все это в твой тарантас положили.

ТУБ с трудом забрался на заднее сиденье «Кентавра». Двери явно не были рассчитаны на его массивную фигуру и правая нога никак не перелезала через порог.

Алешкин только вздохнул сочувственно и помог просунуть в машину поврежденную ногу.

5

С линией звука пришлось повозиться, но на второй день ТУБ уже смог вполне внятно отвечать на вопросы.

— Хрипеть ты, конечно, будешь, — сказал ему Алешкин. — Подожди, не шевелись, я еще последний шуруп заверну… Тебе, если по-настоящему, говорители нужно новые, а у меня их нет. И нигде их нет. Только на заводе.

А на завод нам с тобой показываться нельзя. Ну ничего, тебе не петь. И хромать будешь, тут тоже я ничего сделать не смогу. Но на ногах ты держишься неплохо. Да и биоблокировка у тебя работает, а это главное.

Хотя, самое главное у тебя еще впереди… Дай-ка я еще стопор на колене подверну… вот так… А главное для тебя — это Евгения Всеволодовна, и она технику не любит. Женщина она, понял?..

— …понял… женщина… — неожиданно ответил ТУБ.

— Вот как? — усомнился Алешкин. — Понял, что такое женщина. А что ты понял?

По паузе он догадался, что ТУБ включил блок условных понятий.

— Ну, ну, — подбодрил его Алешкин.

— …о женщины… ничтожество вам имя…

— Вот это да, — опешил Алешкин. — Ай-да программисты! Слушай ты, этого Евгении Всеволодовне не скажи. Она хотя Шекспира, как я знаю, любит, но с такой цитатой ты вряд ли ей больше понравишься. Ох, боюсь я за тебя, ТУБ. Трудно тебе там будет. А мне все же хочется, чтобы ты ей понравился.

— …понял… нужно понравиться… — хрипнул ТУБ.

— Вот именно. Тогда все будет хорошо. Давай-ка я тебя от копоти очищу.

Пока Алешкин чистил и мыл ТУБа, наступил вечер. Но откладывать знакомство с Евгенией Всеволодовной у Алешкина уже не хватило терпения…

— Садись в машину, — сказал он ТУБу.

Космика собиралась ложиться спать. Она уже разделась и сидела на стуле, болтая ножками, дожидаясь, когда Евгения Всеволодовна приготовит ей постель.

— Б'уш, — (так Космика сокращенно называла бабушку), — а у меня всегда такое брюхо будет?

И Космика похлопала ладошками по голому животику.

— Какое брюхо?

— Ну живот, видишь, какой толстый. Никакой фигуры нет.

— Какую еще тебе нужно фигуру?

— Вот такую… — Космика показала в воздухе руками. — Как у нашей хореографички. Чтобы — красивая. Я хочу нравиться.

— Ты мне и такая нравишься.

— Ты — это не считается. Я хочу всем нравиться. Чтобы за мной ухаживали.

Евгения Всеволодовна искоса взглянула на Космику.

— Знаешь, посмотри-ка там, который час.

Космика слезла со стула.

— И смотреть нечего, — сказала она. — Сейчас ложусь.

Она забралась под одеяло и закинула руки за голову. Некоторое время разглядывала потолок, потом зевнула.

— Б'уш, ты мне опять гипнопедию на ночь включишь?

— А что?

— А не хочется. Надоела мне твоя гипнопедия.

— Должна же ты знать иностранные языки. Французский ты выучила.

Теперь нужно учить английский.

— Не интересно во сне учить. Вот ложусь спать и не знаю, как по-английски стол или дверь. А утром просыпаюсь и уже знаю: «тейбл» или там «доо». Скучно.

Она повернулась на бок и положила под щеку ладошку.

— Ладно уж, я сейчас засну, только ты сразу не включай. Может быть, я сон какой-нибудь интересный успею посмотреть.

В оранжерее горел свет. Алешкин оставил ТУБа возле двери, а сам спустился вниз. На него пахнуло влажным теплым воздухом. Автощетки высунулись из-под ступенек и быстро обмели ему ботинки — Евгения Всеволодовна боялась не пыли, а посторонней цветочной пыльцы, которую случайно могут занести в теплицу на ногах.

— Смотрите, какая прелесть! — сказала она.

На невысокой подставке стоял большой цветочный горшок, из которого торчал зеленый шар, усыпанный длинными рубиновыми колючками.

— Красавец, не правда ли?

Алешкину пришлось согласиться.

— Из Англии получила. Из ботанического сада. Гибридный кактус, не буду называть его по-латыни: и длинно, и все равно не поймете. Редкость в нашем мире. Скоро зацветет, видите. А цветет раз в пять лет… Но вы ко мне не затем, чтобы смотреть на кактус, конечно.

— Да. И я не один.

Евгения Всеволодовна повернулась к дверям, вздрогнула и даже отступила на шаг.