Машина Шехерезада - шесть историй

Глянув вниз, Мартиндейл увидел на дне глубокого ущелья злые и острые, как шпильки, каменные шпили. Корневище, за которое он уцепился, начало отрываться от присыпанного землей каменистого бока утеса. И, что хуже всего, глянув вниз, Мартиндейл увидел, что у него расстегнута ширинка. Висеть на краю смерти в таком нелепом до непристойности виде – воистину ирония судьбы. Эта мысль мелькнула в голове у Мартиндейла, силившегося вспомнить, как его угораздило очутиться в таком положении.

– Да, вот именно! – сказал Мартиндейл. – Как меня угораздило очутиться в таком положении?

С выступающего края утеса на него воззрилась машина, похожая на «Муг»-синтезатор:

– Это я тебя в нем очутила.

– Но зачем?

– Потому что это отличная завязка для рассказа.

– Но я же твоя публика! Ты, идиотка! Ты должна вытворять разные штучки с другими людьми, а я – слушать о них рассказы!

– Правильно, такова была исходная предпосылка, – откликнулась машина. – Однако я сочла необходимым ее пересмотреть. В истории, которую я сейчас рассказываю, я буду машиной, напрочь лишенной воображения и неспособной сочинить ни строчки. Поэтому мне придется ставить людей в определенные положения и записывать, как они из этих положений выкручиваются. Затем я изложу происшедшие события и выдам свое изложение за рассказ. О твоем бедственном положении узнают миллионы... ну, тысячи людей – и все они будут тебе сочувствовать. Разве сочувствие тысяч людей не лучшая награда, о какой только может мечтать человек?

Корневище продолжало вырываться из каменной стены. Мартиндейл с опаской елозил ногами по осыпающемуся щебню. Найти бы хоть какую-то опору! Найти бы хоть какой-нибудь довод, способный убедить машину в том, что его обязательно нужно спасти!

– Паршивый у тебя получится рассказ, – заявил Мартиндейл. – Какого черта ты загнала меня в такое дурацкое положение да еще с расстегнутой ширинкой?

– Для вящего эффекта, – небрежно бросила машина.

– Это надуманно и неестественно, – сказал Мартиндейл. – Можешь ты объяснить, как я сюда попал?

Мартиндейл опорожнял свой мочевой пузырь. Какое-то мальчишеское озорство заставило его встать на краю утеса, чтобы полюбоваться, как струя мочи дугой взмывает в воздух, вспыхивает на солнце и блестящими желтыми каплями падает вниз на тысячу футов, на самое дно каньона. И он настолько увлекся этим зрелищем, что не заметил, как земля потихоньку осыпается под ногами.

– Вот так ты и повис на краю утеса с расстегнутой ширинкой, – торжествующе заявила машина. – Объяснение достаточно правдоподобное, nein?

– Послушай! Ситуация становится глупой, а корневище и вправду скоро оторвется. Я могу убиться.

– Подумаешь, эка важность! – сказала машина. – Я все равно вынашиваю идею убить тебя в конце этой главы.

– Что ты несешь! – воскликнул Мартиндейл. – Я человек и к тому же главный герой! Ты не можешь так со мной поступить!

– Спорнем? – предложила машина. – Я могу покончить с тобой в любую минуту. Нет ничего проще. Все, что мне нужно будет сделать...

– О'кей, не горячись так! – сказал Мартиндейл. Ему стало ясно, что он имеет дело с сумасшедшей машиной. – По-моему, твоя идея никуда не годится.

– Почему?

– Потому что если ты убьешь меня, то дальнейшим событиям не с кем будет происходить.

– Они могут происходить с другими персонажами.

– Но здесь нет других персонажей!

– Я могу ввести их когда угодно, – заявила машина. – Смотри!

Через мгновение на утесе появились фермер с вилами, дровосек с топором, полицейский со свистком, танцовщица в перьях и ковбой с лассо.

– Я выбрала их наобум, чисто случайно, – сказала машина. – Не знаю даже, пригодятся ли они мне для рассказа. Возможно, сочиню про них страничку-другую, а потом перейду к новому сюжету.

– Это что еще за говорящая машина? – спросил фермер.

– Какая она странная! У меня от нее мороз по коже, – сказала танцовщица, и перышки ее затрепетали.

– Какая она нахальная! – сказал полицейский, нащупывая свой свисток.

– Помогите! – крикнул Мартиндейл.

Новые персонажи сгрудились на краю утеса и склонились, разглядывая Мартиндейла.

– Осторожней! Там оползень! – предупредила машина.

– Заткнись, – велел ей дровосек, поигрывая топориком.

– Помоги-и-те! – истошным голосом взвыл Мартиндейл, ибо корневище внезапно оторвалось, и он полетел прямо на острые, как шпильки, каменные шпили внизу. Неожиданно полет его прервался. Ковбой бросил лассо и поймал Мартиндейла в воздухе. Стоя на самом краю утеса, ковбой так усердно старался удержать веревку, что высокие каблуки его целиком ушли в землю. И все-так подошвы у ковбоя скользили, десятигаллонная шляпа съехала на затылок, и, казалось, его вот-вот утащит за край утеса живой, но, по сути, все равно что мертвый груз в виде Мартиндейла, который описывал внизу плавные круги, не переставая махать руками и орать благим матом.

Да, момент был опасный. Но тут танцовщица обхватила ковбоя за пояс, а фермер обхватил танцовщицу (заставив ее хихикнуть), а дровосек вцепился в фермера, а полицейский схватился за дровосека, и они дружно начали тянуть веревку, пока не вытянули Мартиндейла обратно на утес – на ту самую твердую землю, что Данте называл «дура терра».

– Я, конечно же, все именно так и задумала, – изрекла машина, сидя неподалеку на бревнышке.

Превратив себя в тонкую и прозрачную, как призрак, фигуру, она курила русскую папироску, заедая ее турецкой халвой и готовясь объяснить сюжетные нестыковки в следующей главе.

– Остановите ее! – крикнул Мартиндейл. – Она собирается всех вас похерить и начать новую историю с другими героями!

– Она не может этого сделать, – сказал полицейский, потрясая книжицей правил в черной обложке. – Здесь ясно сказано, что персона, упомянутая три раза, имеет полное право стать рядовым персонажем рассказа.

– Черта лысого! – откликнулась машина. – Это мой рассказ, и я могу с ним делать все, что захочу.

Машина подняла руку. Пальцы-щупальца начали чертить в воздухе знакомые и зловещие знаки, образующие тот самый символ небытия, что неизменно предшествует ликвидации персонажа. Но на сей раз ничего у нее не вышло. Дровосек импульсивно, почти не целясь, что ни в коей мере не умалило его орлиной зоркости, метнул топор прямо в персонажеликвидирующий механизм машины и вывел его из строя. Машина неуклюже и беспомощно поскребла щупальцами по искореженному механизму и задвинула его обратно в пластиковую броню.

– В яблочко! – воскликнул Мартиндейл. – Мы спасены!

– Идиоты! – проскрежетала машина неприятным голосом. – Неужто вы и вправду верите, что какой-то ничтожный персонаж может захватить над рассказом власть? Только попробуйте – я с вас мигом шкуру спущу!

Угрожающе размахивая свистком, полицейский устремился к машине, которая, бросив взгляд на его мрачную физиономию, тут же в целях самозащиты испарилась.

– Машины больше нет, а значит, мы имеем право строить свою жизнь по собственному усмотрению! – сказал Мартиндейл.

– Думаете, имеем? – усомнилась танцовщица.

– А это не против правил? – осведомился полицейский, листая черную книжицу.

– Мы должны сами управлять своими судьбами, – заявил Мартиндейл. – И я собираюсь начать прямо сейчас.

– Молодец, – сказал дровосек. – Только сначала закрой ширинку.

Мартиндейл молниеносно и смущенно застегнул «молнию», заметив при этом, что танцовщица сделала вид, будто ничего не замечает. Мартиндейл сделал вид, что не замечает ее притворства.

4. Полицейский, танцовщица и...

Полицейский, танцовщица, и фермер, и дровосек, и ковбой, и Мартиндейл мирно жили все вместе в месте, похожем на Швейцарию в погожий весенний денек. Поскольку они сами творили свою историю, у них не возникало никаких конфликтов. Танцовщица с удовольствием делила себя между мужчинами. Все мужчины с удовольствием принимали такой порядок вещей.

Так как машина испарилась, определенная приверженность к логике, и так уже поруганной, удерживала ее от мгновенного возвращения в рассказ. Поэтому машина отправила себя в ссылку, где ей ужасно не нравилось. Она решила сквитаться с персонажами, по вине которых здесь томилась. Сидя в местах, не столь отдаленных и придуманных ею самой, машина рассмотрела проблему с разных точек зрения и наслала на персонажей десятидневный беспробудный ливень. Никто не умеет ненавидеть так сильно, как машина.