Ведьмино озеро

* * *

Но еще до окончания строительства постнические бабы, видя, что не собирается Петр идти в деревню с покаянием, послали к нему ту самую Агафью, когда-то им спасенную. И поручили разузнать: какой такой умысел держит Петр, почему против мира пошел, нарушив заповедность Лесного озера? Зачем такая неблагодарность деревне, приютившей его? Посланница явилась на Лесное и без обиняков поставила вопрос. А Петр улыбнулся добродушно-наивно и как-то неловко, даже виновато повел плечами: - Да хорошо тут... Опять же - земля ничейная... И больно нравится Светлане... Ничего на то Агафья возразить не смогла. И то правда - хоть малы Постничи, а земли свободной - с гулькин нос. А Петр не со зла, стало быть, так поступил - по доброте душевной. Не хотел коренных постничай стеснять, а жене угодить старался. Агафья только предупредила для порядку: - Гляди, Петр, не откусывай боле, чем проглотить можешь. Худом может кончиться... Но слишком безмятежны были молодые, чтоб откуда-то беду ждать. Освоились они потихоньку и зажили - тихо, мирно, уединенно. Петр в деревне почти не появлялся. Лишь пару раз зашел к Филиппу - мотыгу сделал, крючья, еще кой-какие мелочи. И все дни проводил у Лесного - рыбу ловил, петли на дичь ставил, клочок лужайки кое-как у травы отбил, но не росло там ничего. Так и жил Петр - промышляя. Светлана помогала ему - варила, стирала, шила что-то. Она в деревню чаще бегала - то выменять что-нибудь на дичь, на рыбу, то одолжить что-то, просто посудачить с бабами. Она заметно изменилась, и в Постничах все удивились даже, услышав ее звонкий голосок, увидев быструю, легкую походку. Бесцветные волосы обратились золото-соломенной косицей, личико округлилось, на щеки румянец вышел... Как тут можно было обиду на нее таить? Ей помогали, поддерживали, советовали, хотя о Петре говорить избегали. Она чувствовала эту отчужденность, и сама помалкивала о муже. Только если засидится, вдруг вскинется: "Ой, Петр!" - и вскочит тут же, убежит. Постнические же стали все-таки Лесное обходить. Ведь ясно было, что и дичи, и рыбе, и ягодам Петр теперь там хозяин, и нечего остатки подбирать. И праздничные хороводы, конечно, там прекратились. Обезлюдели берега Лесного озера, поскучнели обитали деревни. Зла Петру, правда, никто и не думал чинить. Вывод устоявшейся деревенской морали был прост: раз так случилось - значит так и надо, а если не прав Петр - бог его накажет.

* * *

Бог, однако, временил.

* * *

Минули лето, осень, зима. А ранней весной, под Благовещенье, когда, радуясь первому пригревшему солнцу, деревенские скинули с себя тяжелые зимние одежды, стало ясно, что собирается Светлана подарить Петру наследника... И в то же время объявилась на деревне цыганка. На ней, как тому и должно быть, красовались цветастые юбки, яркая атласная блузка, меховой, вполне приличный тулупчик и пестрый платок на плечах. Аспидно-черные до неестественности, гладкие волосы резко оттеняли черты ее; бледного и красивого лица - черные стреловидные брови, большие темно-карие глаза, прямой, словно вырубленный, тонкий нос. Когда она улыбалась, меж алых губ сверкали голубовато-белые зубы. На шее цыганки густо бряцали ожерелья, на пальцах поблескивали перстни, в ушах покачивались золотые кольца-серьги. Говорила она приятным мягким голосом, с шутками-прибаутками. Все в ней было до того цыганское, словно напоказ. Словно специально, чтобы прикрыть нечто, не ускользнувшее все же от наблюдательных постничай. Во-первых, пришла цыганка совершенно одна: ни табора, ни даже отдельных ее соплеменников в округе не было слышно. Во-вторых, по-цыгански она не говорила, даже когда перемежала речь прибаутками. И сам язык ее был несколько странный: с одной стороны, нет-нет да и проскакивали мудреные или слишком книжные слова, с другой - были в нем звуки какого-то гортанного, но явно не цыганского выговора. Кроме того, в руках ее был не тряпичный узелок, а баул из кожи, а на ногах высверкивали из-под длинных юбок "городские" ботинки. Правда, по поводу последних мнения постничай разделились. Одни говорили, что ботинки "барские", другие уверяли, что именно в таких цыгане теперь и ходят. Так или иначе, но все сошлись на одном: если она и взаправду цыганка, то странная какая-то. И это еще более насторожило. Бабы, едва завидев ее, позагоняли детей в избы, мужики, хотя и продолжали работу, косились на пришелицу острым оком. Цыганка же ходила по дворам, предлагала погадать, как того и ждали попрошайничала. Но главное - зорко все оглядывала, ко всем словам прислушивалась. "Гляди, стащит чего-нибудь",- переговаривались бабы, пряча подальше скарб да тряпки, встречали гостью настороженно, а то и вовсе прогоняли сразу. Цыганка не обижалась, скорей всего и не рассчитывала на иной прием, переходила к другому двору. Кое-кто все же выходил ей навстречу, что-нибудь выносил - картошки ли, хлеба ломоть, кусочек сала. Она ни от чего не отказывалась, все/аккуратно складывала в свой баул и заводила разговоры. Егору, у которого четыре девки были, она мальчонку предсказала; Прасковье, у которой в зиму бычок околел, пообещала телку к осени; пропившемуся намедни Митрофану-клад найти посулила. Первую ночевку цыганка провела неизвестно где, на вторую ее пустил-таки в кузнецу Филипп. А на третий день она исчезла, удивив всех тем, что так ничего и не стащила. Кое-кто вроде видел, что подалась она к Лесному озеру... С тех пор цыганка в деревне не появлялась. Но детишки, ходившие в лес, говорили, что слышали бархатистый и грудной - явно не Светланин - голос и смех на озерке и в бору. А плутоватый Митрофан, однажды поперший хмельным в лес клад искать и там уснувший, рассказывал, что видел, как любилась цыганка с Петром. "Эх, пригожа ж, ох, красива баба!.." - восклицал он, округляя глаза и разводя руками. Мужики посмеивались: "Тебе спьяну и не то привидится...", бабы отмахивались, как от мухи, и пробовали выведать что-нибудь у Светланы. Но та в последние свои приходы в деревню была молчалива, озабоченна, болезненна. Видать, тяжко давалась ей беременность. А вскоре она и вовсе перестала приходить. Так и осталось все с цыганкой неясным пересудом... А перед самым Возненсением - заканчивали уже последние посевы - к Агафье заявился поздним вечером Петр. Схватки начались у Светланы. Агафья не мешкая метнулась за бабами - и к Лесному. Ох, и мучилась бедная Светлана, мальчонку уже мертвым родила и, видно, смилостивился бог - принял и ее. Так и схоронили потом рядом... В избе - клялись после бабы - следов цыганки не видать было, а вот вокруг вроде как ходил кто-то все время... И в ту же ночь еще большая верба, которая стояла на самом берегу Большого озера, напротив Прокопова дома, вдруг в воду упала...

* * *

Петр так и не казался в деревню - отшельничал на Лесном. Хотя парни, ходившие перед Троицей в лес за березками, слышали от озера азартный и развеселый бабий смех, так и не нашлось в Постничах настырных, чтоб точно выяснить - один Петр живет или с цыганкой. А после Иванова дня, когда перед петровскими праздниками стоял пост, грянула буря. Сорвалась она вечером, неожиданно и свирепо. Всю ночь дождь лил как из ведра, молнии терзали небеса, гром катался по земле. Ярый ветер с треском валил на землю деревья. Многие из постничай в ту бурную ночь слыхали сквозь вой ветра лютое рычание и жалобные вопли о помощи. А когда утром стало сразу тихо-тихо и заблестело солнце, сошлись бабы и с замиранием делились ночными страхами. Поскольку дул ветер со стороны Лесного, так и решили, что в ту ночь Петр цыганку мордовал. Теперь уж бояться стали ходить на Лесное, прокляли Петра и вбили кол в тропинку, ведущую к нему. Увидели Петра в деревне лишь через месяц.

* * *

В Постничах уже отаву косили, когда появились там урядник из волости и с ним двое с ружьями. Заволновались деревенские. Мало кто из них в жизни видел чинов таких... И свары здесь бывали, и драки - по-деревенски жестокие, но сами разбирались во всем. Прибывшие, однако, никого не тронули, явно заранее все решив, сразу направились к Лесному озеру. Ввечеру провели по деревне Петра - без обуви, расхристанного. И увели, ничего не объяснив. И снова забурлили Постничи, обсуждая. Так ему и надо - каторжнику беглому, - приговаривали бабы. Мужики покряхтывали в бороды: "Вот и селись незаконно..." И только Митрофан, опять напившись, вопил во все горло: "Утопил!.. Утопил, нечестивец, цыганку! Она ж мне клад обещала! Иде ж искать яво теперича?!." Пытались бабы его успокоить: "Уймись, Митрофан. Почем ты знаешь про то?" А он лишь пуще завывал: "Знаю! И-зна-а-ю-у!" А еще через неделю - уже рожь жали - сгорела изба Петра на берегу Лесного.