Ведьмино озеро

* * *

Пожалуй, в деревенских непогодах, в отличие от городских, можно найти свою прелесть. Горожанин оторван не только от природы, но - благоустройствами жилья - и от погоды. Хорошая она, плохая ли - в городской квартире - все "среднеклиматично". В деревне же хорошая погода заходит в избы, заглядывает в сени, комнаты, пробирается в углы. А при плохой - что может быть душевней жарко натопленной печи?!

* * *

Домишко, обжитый Иваном Федоровичем, был невелик - всего сени да одна комнатушка. Но сложили его по-деревенски добротно - бревнышко к бревнышку. Щели надежно законопачены. Кровля - камышовая, но тоже надежная, плотная. Сени - в шаг шириной, только чтоб снять мокрую одежду да грязные сапоги. Комнатушка - от стенки до стенки по пять шагов, с маленьким оконцем на восток. Чисто побелено, выскобленный пол, на нем рукодельные деревенские дорожки. Посередине - самодельный крепкий круглый стол, покрытый белой льняной скатертью, и три самодельных же табурета. У противоположных стен две высокие деревенские кровати, с подзорами, с горами подушек. Над одной из них - на потертом плюшевом ковре плавали величавые лебеди, над другой Иван-царевич вез прекрасную и задумчивую царевну на услужливом волке. В углу у входа стоял огромный кованый сундук, до половины заполненный всяким скарбом, над ним - почерневшие неподвижные ходики в давно уставшей куковать пророческой птицей. В углу напротив, как раз над Петькиным изголовьем - маленькая иконка. Когда домик пустовал, ее здесь не было. Хотя остальное убранство комнатенки оставалось неизменным, словно всегда ждало гостей, иконку баба Варя принесла в первый же приезд Ивана Федоровича, заботливо установила в углу. "А почему вы решили, что я верующий?"- удивленно спросил тогда Казанцев. "Веришь - ня веришь - то твое дело,- ответила бабка,- а иконка няхай будет, ежели жить собрался. Как захошь перекреститься - и не на что?.." Иван Федорович спорить не стал, только вдруг с малопонятной застенчивостью прикрыл фотографию дочки, выставленную, в изголовье. Главным же "действующим лицом" в скромной обстановке комнаты являлась, конечно, печь. И хотя была она не той - огромной русской печурой, на которой и спать можно компанией,- но для горожанина и небольшая печурка событие. А уж когда дождь да снег за окном, воет ветер в трубе натопленная печь создает особый микроклимат, как принято теперь говорить, о каком ныне, увы, многие и представления не имеют. А как разговоры текут у огня, похрумкивающего березовые поленья!

* * *

- ...Вот потому и окрестили нас "Постничами",- заканчивала свой рассказ баба Варя.- Из всех оборванцев в округе - самые оборванные, из всех голодных - самые голодные... Вседенный пост был в дяревне.. В ставшей тишине знобливо сыпался дождь, шебарша по крыше избушки, по поникшим, съежившимся деревьям, пожухлой осенней траве. В маленькое низкое оконце, подхваченная резким порывом ветра, хлестала иногда, как из горсти, струя ледяной крупы. В дремучем лесу, с трех сторон прижавшему к озеру десятидворную деревушку, что-то скрипело, ухало, стонало. Время было непозднее, и Петька решил выпытать у бабы Вари еще одну историю. Он предусмотрительно подкинул в печурку пару березовых поленцев, подлил всем свежего чаю. - Баб Варь, а вот про озеро расскажи... Про Ведьмино... Где оно? - Ведьмино-то?- эхом откликнулась бабка.- Тут-ка, за выпасом Апраскиным... - Далеко? - Да как сказать?.. Вярсты две...- и баба Варя задумалась. Была она невысокая, ходила прямо, хоть и с палкой. На ней неизменно красовался фартук, на голове - теплый платок. Совсем седые волосы и почти беззубый рот напоминали о долгой и трудной жизни. Но взгляд небольших серых глаз оставался живым, цепким. Только когда она задумывалась - он уплывал в сторону или туманился, словно обращаясь вглубь. Когда же баба Варя вспоминала о молодости,- ее круглое лицо разглаживалось, розовело.

* * *

Ведьминым озеро прозвали после. А раньше именовали просто Лесным. Легло она в глухом лесу среди елей, осин да берез в получасе ходьбы от Большого озера, от Постничей. Водоем был невелик - метров сто поперек, да трижды по стольку в длину. Но славилось место рыбой, богатыми ягодниками по берегам, ленивой доступной дичью. А более того - чистой красой берегов. Именно потому и было оно на особом счету у постничан. В неурожайные годы спасало от голода, в праздники там шумели хороводы, веселья. Нередко именно здесь в такие дни сталкивались первые взгляды суженых, начинались первые их ухаживания... И в Постничах жило немало родов, сошедших с тропки, ведущей к Лесному озеру. И хоть было до него рукой подать от деревни, по стародавнему уговору никто здесь не селился, а пользовались все - рачительно, бережно. Так было из поколения в поколение. Традиция соблюдалась еще и потому, что в Постничи чужие - даже из соседних деревень, приткнувшихся тут и там к Большому озеру,- переселялись редко, и все здесь были кумовьями, братьями да дядьями в неисповедимых коленьях... Но вот, незадолго до первой мировой, осенью появился в Постничах Петр. Слух прошел, что был он то ли из каторжан беглых, то ли из попов-расстриг. На вид ему можно было дать лет сорок. Косматые русые волосы, обильно побитые сединой, падали на плечи, спутались с клокастой бородой. Из-под мохнатых насупленных бровей выскакивал колючий взгляд маленьких раскосых и абсолютно черных глаз. Был он невысок, кряжист, широкоплеч. Большие руки его все время двигались, словно искали что-то. Он слегка приволакивал правую ногу, потому ходил неторопливо, выставляя левое плечо вперед. Когда надо - был, однако, быстр, и если уж бежал - так не угнаться. Кроме того, силищу имел необыкновенную. Однажды (к той поре он уже прижился в деревне), Агафью в бричке понесла вдруг ошалевшая кобыла. Случившийся неподалеку Петр, не мешкая, бросился наперерез, повис на хомуте и остановил-таки лошадь. Заслужил за то Петр откровенное уважение и у постничай, и у жителей окрестных деревень, до которых быстро слух дошел. Поначалу же встретили его недружелюбно, настороженно, отнеслись как к "пришлому"- чужаку. Особое недоверие вызвало то, что Петр не крестился на образа, входя в хату, да и креста не носил. Это прежде всего бросилось в глаза не особо набожым, но приметливым постничанам. И они Петра нехристем прозвали, чурались его. Кузнец Филипп, однако, принял пришлого. Накормил, взял в подручные и, хотя в избу не впустил,- разрешил ночевать в кузнице. И Петр прижился... И деревенский староста Егор перечить не стал, а только отозвал Филиппа в сторону, предупредил: "гляди, на твою поруку..." А потом убедились постничане, что пришлый смирен, ловок в руках. Хоть угрюм да молчалив - с готовностью откликается на беды и нужды других, всегда приходит на помощь. Это обернуло деревню к нему лицом. А когда надумал Петр жениться, многие даже порадовались, решив, что теперь уж, точно, приживется чужак. С полгода сидел он на вечеринках. Тихо, молча. Смотрел и, наверное, прикидывал. Конечно, девки на выдаье в Постничах были. Была и красавица хоть воду пей с лица, была и рукодельница на славу, была и с приданым приличным... Но Петр верно рассудил - не покусился на таких, не стал поперек коренным деревенским парням, может и рисковать не хотел отказом. Он взял самую никудышную, по сути - батрачку, хилую и замызганную, разве что с именем звучным - Светлана. Нет, конечно, не была она без роду без племени - своя же, постническая. Да рано померли болезненные родители, не нажив путного хозяйства. И хоть доводилась Светлана кому-то - седьмой водой на киселе - сестрой да племянницей, и хоть жалели ее, но кто ж особенно поможет, когда кровных кормить трудно. Призрел сироту семиюродный дядька Прокоп, а у него своих пять ртов. Работала Светлана от зари до зари, но ела хуже всех, носила лохмотья с чужого плеча. Кроме того, унаследовала она от родителей и слабое здоровье. Все знали, что худо сироте, и потому привечали как могли на посиделках. И вела она себя тихо, смирно, забившись мышонком в угол, сидела безмолвно, болезненно покашливая. И только в глазенках молочно-голубых, вылинявших - изредка поблескивал какой-то интерес. Конечно, никому она не нужна была, да и умом считалась слабой. А Петр... Смотрел, смотрел, а однажды - как раз по весне - встал, подошел к Светлане, протянул руку. Она, хоть испугалась, но собралась с духом, вложила в его тяжелую могучую ладонь свою крохотную слабую ручонку с синими жилками под бледно-желтой кожей... Постничи замерли. А Петр молча увел Светлану. Через день зазвенела пила, застучал топор на берегу Лесного озера. Там стал Петр дом рубить. Вот тут и охватило деревню смятение. С одной стороны - радовались за бедную Светлану: растопил лед в душах ухватистый Петр,- с другой же... Зачем он на Лесном - заветном - селится?! Неужто плевать ему на устои постнические?! Вредить им не стали, но и в подспорье молодым никто не пошел, хоть это и не в тутошних правилах было. Словно решили, не сговариваясь: все равно не выдюжит Петр в одиночку, кликнет толоку - тут его и пристыдят, образумят. Не пришел, однако, Петр. Избенка получилась крохотная, с одним оконцем на озеро, с низенькой дверью - прямо на тропку из деревни. Но была она чистенькая, аккуратненькая - прямо теремок на берегу. А враз похорошевшая, повеселевшая Светлана порхала по избушке и вокруг, пела-щебетала без умолку. Улыбчиво глядел на ее Петр, и словно светился теремок тихим ровным счастьем.