Невинные дела (Худ. Е.А.Шукаев)

— Надеюсь, профессор, вы можете порадовать нас результатами своей работы, — так начал президент после взаимных приветствий и представлений.

— Лично я удовлетворен результатами, — ответил Уайтхэч. — Убежден, что и любой ученый на моем месте был бы удовлетворен…

— Вы хотите сказать, что мы не ученые, а потому вы не совсем уверены, что будете нами поняты? — любезно улыбнулся Бурман.

И тут в разговор ворвался Реминдол.

— Любой ученый на вашем месте? — иронически переспросил он. — Чьюз, например? Он, кажется, вашими результатами не удовлетворился.

Удар пришелся по больному месту.

— Что ж, посадите на мое место Чьюза, — резко ответил Уайтхэч. — Вам это просто. Командовать легче, чем заниматься наукой.

— Господа, господа, оставим пререкания! — президент поспешил вступить в свои права председателя. — Ни к чему это не приведет. Все-таки, профессор, я хотел бы знать, что мешало вам довести работу до конца.

— Ничто. Нужно время. Боюсь, господин министр не совсем ясно представляет себе дело, когда говорит о Чьюзе. Мы все знаем, что там произошло: когда злоумышленник пытался принудить Чьюза отдать свое изобретение, Чьюз, защищаясь, сразил его своими лучами. Но лабораторная обстановка — это далеко не то, что полевая обстановка войны…

— Можно подумать, что мы не имеем представления о войне… — усмехнулся Реминдол.

«А откуда тебе знать? Разве ты на войне был?» — подумал Уайтхэч, со скрытой ненавистью глядя на генерала-банкира, так оскорбившего его. Он сдержал себя и внешне спокойно продолжал:

— Я это говорю к тому, чтобы вы поняли, что даже изобретение Чьюза потребовало бы много времени, прежде чем удалось бы применить его на войне.

— Э, профессор, неужели вы не понимаете? — с досадой перебил Реминдол. — Изобретение Чьюза уже сегодня можно показать. Понимаете: по-ка-зать! О нем уже можно говорить как о факте. К черту лабораторную обстановку! Убитый человек — это факт, какая б там обстановка ни была. А у вас что? Уравнения, формулы? Кого этим убьешь?

— Не одни формулы. Нашей лабораторией открыт целый ряд видов лучистой энергии.

— Так почему вы их маринуете?

— Они были бы полезны только в мирной деятельности.

— Это неинтересно. Когда у вас будут настоящие лучи?

— Думаю, еще год потребуется.

— Ну, а пока разве нельзя как-нибудь эффектно показать открытые вами лучи?

— Я уже докладывал: можно применить в мирной жизни.

— К черту мирную жизнь! Что вы мне ее тычете? — рассердился Реминдол. Он совершенно не умел сдерживать себя. — Как вы не хотите понять меня! Хотя бы только показать, но показать эффектно.

— Не понимаю… — растерялся Уайтхэч.

— Боже мой… — На этот раз Реминдол сдержался, но Уайтхэч почувствовал себя окончательно оскорбленным. Он яростно ненавидел этого грубияна в генеральской форме.

Воцарилось неловкое молчание. Уайтхэч бросил взгляд на президента, как бы прося о помощи. Но Бурман молчал. Лицо его приобрело непроницаемо-достойное выражение; с таким лицом высоко порядочный и нравственный человек вынужден выслушивать не совсем пристойные вещи, неизбежные в грубой действительности; однако даже соглашаясь по необходимости на них, он остается выше их, во всяком случае, избегает называть их по имени. И, глядя на эту величественную маску, Уайтхэч начинал понимать.

— Показать? — почти пролепетал он. — Эффектно показать? То есть вы хотите, чтобы показной эффект был выше действительных результатов?

Реминдол одобряюще улыбнулся.

— Но ведь это… это… — Уайтхэч никак не мог подобрать слова, которое бы звучало прилично в столь высоком обществе.

— Дипломатия… — осторожно подсказал Бурман. — Для того и дипломатия, чтобы вводить в заблуждение противника. А иногда и припугнуть…

— Я ученый, а не дипломат… Не представляю себе, как вводить в заблуждение наукой…

— Заметьте, вы заняты не просто наукой, а военной наукой, — внушительно сказал Реминдол. — А военная тактика предусматривает отвлекающие диверсии.

Уайтхэч молчал.

— Господа ученые безнадежно отстали от жизни! — пренебрежительно бросил Реминдол.

Собственно, на этом беседа и кончилась. Бурман лишь на прощание попросил, чтобы обещанный годовой срок был по возможности сокращен.

Уайтхэч чувствовал себя оплеванным. Он гордился тем, что стоял выше сентиментальных профессоров, носившихся с идеями спасения мира наукой, а тут его отстегали, как неразумного ребенка. Он, видите ли, безнадежно отстал от жизни! И кто это посмел сказать? Какой-то банкир, ростовщик, денежный мешок, возомнивший себя научным, военным и философским гением!

Уайтхэч был так раздосадован, что, возмущаясь и негодуя, довольно подробно рассказал обо всей беседе обоим помощникам. Ундрич промолчал, а Грехэм с горечью заметил:

— Что ж, с волками жить — по-волчьи выть! История требует! Так, учитель, недавно вы объясняли мне?.. Интересно, чего еще потребует от нас история?

3. Инженер Грехэм пытается решить квадратуру круга

Не прошло недели, как профессору Уайтхэчу пришлось пережить новое унижение. Он был приглашен к генералу Реминдолу. Уайтхэч уже заранее дрожал от негодования и не был уверен, что на этот раз сумеет сдержать себя.

Против ожидания, министр встретил его подчеркнуто любезно. Все свидание не выходило из рамок изысканной вежливости, но эта беседа задела Уайтхэча еще сильнее, чем прошлая.

— А, профессор, рад вас видеть! — прогудел генерал тоном парня-рубахи, поднимаясь навстречу и делая движение, похожее на то, будто он готов обнять гостя. — Что нового?

— Не думаю, господин министр, чтобы вы могли ждать чего-нибудь нового, — сухо ответил Уайтхэч и также сделал движение, не оставляющее сомнения в том, что он уклоняется от чести быть обнятым генералом.

— Да, да, конечно… Но необходимо сдвинуть дело с мертвой точки… Мы решили помочь вам… Прошу, профессор, располагайтесь… Сигару или сигареты?

— Благодарю вас… Я предпочитаю свою трубку…

— Как вам угодно… Так вот, профессор, у нас возник план… Интересно ваше мнение… Мы увеличиваем средства. Значительно увеличиваем… Почти втрое… Мы вливаем свежие научные силы… Помимо вашей лаборатории, открываем еще две. Они будут работать параллельно с вами, но совершенно самостоятельно.

— Это что, недоверие? — побледнел Уайтхэч.

— Нисколько. Сами посудите: во главе новых лабораторий мы ставим ваших помощников — Грехэма и Ундрича. Ваши идеи будут использованы и развиты вашими же учениками.

— За кем будет общее руководство филиалами?

— Я сказал: это — не филиалы. Общее руководство возложено на меня.

— Я говорю не об административном руководстве, а о научном, — подчеркнул Уайтхэч.

— Еще раз повторяю: в научном отношении лаборатории номер один, номер два и номер три равноправны и самостоятельны, — уже с некоторой досадой сказал Реминдол.

— Какой же смысл дробить силы? Я уже говорил вам, господин министр, что я не дипломат. Проще было бы сказать мне прямо. Будьте любезны принять мою отставку.

— Э, профессор, бросьте личные обиды! — Реминдол вскочил с места и в возбуждении забегал по комнате. — Ну, к чему это? Мы не слабонервные девицы. Если б вопрос стоял так, поверьте, меня хватило бы на то, чтобы сказать прямо. В недостатке прямоты, слава богу, меня не обвиняют. Наоборот, ругают за грубость, то есть за прямоту.

— И все-таки иначе не могу объяснить… — настаивал Уайтхэч. — Только недоверие ко мне…

— Вот не ожидал, профессор: в таком важном деле вы руководствуетесь вопросами самолюбия! — сказал Реминдол, останавливаясь против гостя и явно укоризненно глядя на него. — При чем тут недоверие? В военном деле иногда полезно двигаться вперед не общей массой в одном направлении, а, как вы выражаетесь, раздробить силы и продвигаться в разных направлениях. Никто к вашему авторитету с недоверием не относится. Он велик, очень велик, настолько, что волей-неволей давит на ваших помощников. А если бы…