Познай себя

- За мной!

Дважды грохнуло на шоссе, стало светло, толстый столб пламени уперся в почерневшее небо. И плотная стена свинца упала на кусты; завыло, застонало, защелкало вокруг. Ни одной щели, ни одного просвета, ни единого глотка воздуха. Смерть. Всюду.

Борис Николаевич упал на землю и пополз прочь. Все вдруг исчезло: шоссе, лес, деревья. Только пули и страх - и ни единого просвета, ни одного глотка воздуха.

Что-то с размаху ударило по голове, красные пятна качнулись и поплыли в глазах. Давясь невырвавшимся криком, он шатнулся назад.

Черный лес был кругом. Черный-черный затаившийся лес - и ленивые хлопки выстрелов далеко позади.

Он пугливо вытянул руку, пощупал пень и тихо, бессмысленно засмеялся. А потом встал и пошел назад. Он не знал куда. Нет знал. Все они погибли, все, кроме него. Они не побежали - и их нет, а он струсил - и жив. Их нет - и это плохо, но им неплохо, им все равно. А он один, и все еще предстоит. Нет, не стыдно и не страшно, но все еще предстоит. Это так плохо, что все еще... надо, чтобы уже... чтобы все кончилось, иначе... Слабый стон донесся? Почудился? Борис Николаевич схватился за грудь и замер. Опять стон - жалкий, хриплый, злой...

Он уже не думал, он громко ломился сквозь мрак - туда, к своим.

- Кто? - громким шепотом вскрикнула темнота. - Стой, стрелять буду!

- Зина... Зиночка! - выдохнул он. - Жива? Ранена?

- Тю! - сказала она с облегчением. - Николаич! А я вже... То не я, то Васька.

- А старшина?

- Та убило его... и Санечку убило... В голову его, Санечку...

Она то ли всхлипнула, то ли застонала, но справилась, заговорила быстро-быстро:

- А Ваську в живот. Такой важкий, чертяка!.. Перла, перла... отволокла... перевязую... а он матерится в голос... конец, думаю, набегут... а он ничего... замолчал... без памяти он, Васька... Ой, Николаич!

Зина вдруг вцепилась руками в волосы и не заплакала - завыла тихонько, так что у Бориса Николаевича мурашки пошли по спине.

- Зиночка, - он несмело погладил ее по плечу. - Ну?

- Ой, уйди ты! - простонала она, качаясь. - Уйди куда-нибудь!

- Я пойду, - с готовностью согласился он. - К шоссе... гляну. Только... может, что надо?

- Чего ему надо? В госпиталь та на стол... ничего вже ему не надо. Да уйди ты, заради бога!

- Я быстренько, ладно? Если что...

Она нетерпеливо дернула рукой, и Борис Николаевич тихонько отошел.

Ему повезло: он не наткнулся ни на Саню, ни на Шелгунова. Наверное, он сильно забрал в сторону, потому что и кусты здесь были другие - выше и плотней, с крупными черными листьями. Он еле продрался сквозь путаницу веток к самому краю дороги.

Здесь было уже светло: серый предутренний свет пропитал воздух и погасил звезды. Машины с ревом катились на шоссе чужие, пятнистые, гнусные твари. Он не хотел на них глядеть. Он стал глядеть в сторону, где чернели обломки взорванной ночью легковушки. Там стояло несколько немцев в тяжелых касках и почему-то с бляхами на груди.

А потом из ревущего потока вдруг вырвались две машины, съехали на обочину и остановились. Из кузова посыпались солдаты.

"Все, - подумал Борис Николаевич. - Конец"

Он глядел, как офицер в уродливой, какой-то вздернутой фуражке размахивает перед ними рукам", как они, выставив автоматы, цепью растягиваются вдоль опушки, и страх жег его изнутри, суша губы.

Вот сейчас тот крайний... черная дыра дула - и смерть. Услышу выстрел или нет? Сейчас...

Винтовка лежала под рукой... совсем было позабыл... вспомнил, подтянул, прижался щекой к прикладу. Винтовка против автоматов... а их тут рота... не меньше...

Офицер махнул рукой, и они пошли. Сейчас...

И вдруг Борис Николаевич понял, что немец его не видит... пройдет мимо. Мимо! Я буду жив! Жив... я... а они? Зина и Васька...

"Ну и пусть! - яростно подумал он. - Так ему и надо! А Зина? Но я же их не спасу! Если я... и меня убьют, разве я их спасу? Убьют... меня убьют... меня... а Валя одна... и Сережка. А я... Я ведь к своим еще доберусь! Я ведь воевать буду... убивать их, проклятых! И никто не узнает... никто не узнает... никогда..."

Борис Николаевич всхлипнул, передернул затвор и выстрелил.

...Он был один в бесформенном душном нигде, и какая-то внешняя сила деловито и безжалостно выдирала его из него самого, запихивала в опустевшую оболочку новую, неведомую сущность, и Борис Николаевич (или уже не Борис Николаевич?) сопротивлялся, как мог, цеплялся за то, что казалось самым надежным - за воспоминания, но воспоминания тоже ускользали, менялись, оборачивались иной жизнью, иной, невероятной, судьбой. И, смятое тяжестью этой иной судьбы, то, что было Борисом Николаевичем погасло, и остался он - единственный, тот, кто был всегда.

...Третий дым он увидел уже перед закатом и на миг остановился, угрюмо стиснув ружье. Дым был медленный, ленивый, уже потерявший жирную черноту - видно, деревню сожгли ночью или на рассвете. Та самая деревня, где должен ждать Вальфар...

Он как-то побоялся додумывать эту мысль. Медленно, очень медленно двинулся вперед, не сводя глаз с тающей в позолоченном небе тучки дыма. Если Вальфар все-таки пришел вчера... нет, в стороне бы он не остался... единственный его недостаток.

Было очень трудно давить страх: сидел внутри сереньким комочком, готовый выпрыгнуть и смять мысли. Страх одиночества. Страх гибели последней надежды. Если Вальфара нет...

Он представил себе этот путь - не до границы, тут он и сам доберется - по землям Тиррина - и скверный холодок прошел по спине. Там, во владеньях полоумных князьков, в горных вотчинах бесчисленных шаек, вся надежда была только на разбойничьи связи Вальфара, на его дружков и побратимов. А если я не доберусь? Смерть? Он только угрюмо пожал плечами. Смерть - это пустяки. Всякий человек смертен, а солдат тем более. Страшно не умереть, страшно не дойти, не сделать своего главного дела, которое способен сделать только ты.

На миг он пожалел о своей дурацкой осторожности: надо было взять с собой десяток надежных парней. Отряд - это куда верней, не проползем, так пробьемся. Только на миг. Ни одному человеку он не мог рассказать о своем деле. Слишком много "надежных" друзей оказались вдруг врагами, даже хуже не врагами, а трусами, жалкими червями, которые забились в норки, ожидая, чем кончится бой...