Гном. Трилогия (СИ)

  Кто покультурней и поэтому знает больше слов, сказал бы, что от нее буквально пышет сексом, - и тоже, пожалуй, ошибся бы. На самом-то деле призыва - не было. Неприязнь, как и ревность, - наблюдательны. Заставляют подмечать и оценивать каждую мелочь. Вот и Карина Сергеевна подмечала. А вот с тем, чтобы оценить, понять, было хуже. Очевидно, в данном случае ей пришлось столкнуться с чем-то незнакомым, не имеющим графы в прежнем ее опыте. Вот и глаза Стрелецкой оставались по-прежнему густо-синими, но при этом глядели все равно как-то не так... не по-прежнему. Все нутро Карины, вся ее врожденная интуиция, женская и вообще, твердили ей, что от этой особы, - такой, какой она была теперь, - надо держаться подальше. Что ничего, кроме беды, компания ее не принесет. Но всякие там предчувствия проходили у нее по графе буржуазного мракобесия, с которым надо бороться. Она и боролась.

  В данном случае борьба проявлялась в том, что Карина не только не избегала компании Стрелецкой (та, надо сказать, особо не набивалась), но и старалась проводить как можно больше времени вместе. Делать в санатории оказалось особо нечего, людей подходящего возраста практически не было, а они когда-то все-таки проработали вместе чуть ли ни два месяца. Можно сказать, - земляки. Ну, - почти. А с объективной точки зрения их жизненный опыт различался настолько, что, казалось, они свои двадцать с лишним лет прожили не то, что в разных странах, а и в разные эпохи. Общих тем для обсуждения практически не было. Время от времени, увлекшись рассказом о том, что ее действительно волновало, составляло смысл ее жизни, Карина, глянув на собеседницу, видела этакую слабую, неопределенную улыбку. Обычно так улыбаются собственным мыслям, не слушая собеседника. Карина тоже так думала, и замолкала.

  Она была не вполне права. Мысли у ее собеседницы если и не относились прямо к ее словам, то были ими спровоцированы. "Боже мой, - думала бывшая Жар-Птица, - сколько же на свете сортов глупости. Причем характерно то, что наиболее интересные сорта принадлежат людям, в общем, неглупым. Взять хотя бы вот эту вот... мышь. Ведь не дура же. Справляется с такими делами, которые не каждому умному в подъем, а дураку делать нечего. Где можно было, помимо всего прочего, просто-напросто двадцать раз сгореть за эти семь-восемь лет. И сколько же, при этом, дури".

  Она глядела на товарища Морозову, и только диву давалась: ведь она тоже была чем-то вроде еще каких-то пять лет тому назад. Пожалуй, даже хуже, потому что имела высокий уровень допуска, доверие больших, - рукой встав на цыпочки не достать, - людей, включая Самого, и была посвящена во многие опасные тайны. Кроме того - она ж из хорошей семьи! Была. Речь "культурная", словарный запас побогаче. Да и книжек прочитала раз в десять больше. Поэтому много о себе мнила, считала себя существом особой породы, и на эту вот Морозову смотрела с тайным презрением. А сама была похо-ожа. Такая курица, сякая курица - все равно курица. Образ Жар-Птицы был, по мнению ученых, навеян нашим эмоциональным предкам павлином, то есть тоже, в конечном итоге, курицей. Теперь она ни к каким курам не относится. И уж, во всяком случае, она больше не Жар-Птица. А кто тогда? Лучше даже не задумываться. Ей и вообще-то задумываться вредно. Даже вспоминать - и то не так.

  А эта вот так и осталась. Говорит, а того не понимает, что Настю даже не смысл ее речей коробит, - чего там, человек большое, сложное реальное дело делает! - а сами слова эти ей слушать невозможно. Куда хуже, чем железом по стеклу - для иных-нервных. С души воротит от родимых штампов. Вот еще раз скажет что-нибудь про любовь к Родине, про трудовой героизм, про "почин" или "единый порыв", - и стошнит. А что? Очень даже может быть. За эти годы они стали существами разной породы. Взаимопонимание между ними невозможно в принципе.

  После войны кое - сгладилось, поумнело, упростилось, стало действительно добрее и удобнее, а кое - как-то вроде бы подраспустилось, потеряло прежнюю аскетичность*. Да и то сказать, - сколько можно жить затянутым на все дырки? Член ЦК, заместитель члена ГСТО, член Совета Директоров ПО "Степное Машиностроительное объединение" директор серийного производства К. С. Морозова, по факту, имела право на довольно многие блага. Еще важнее всех официальных званий и прав была принадлежность к отцам-основателям, узкой группе руководства, - истинных руководителей! - богатейшего предприятия, всех возможностей, активов, денег, связей и влияния никто посторонний не мог себе даже представить. Практически это обозначало любые деньги и земные блага. Так что на курорте в ее полном распоряжении был, например, катер. Вместе с молчаливым мотористом в качестве непременной принадлежности. Катер привезли в виде комплекта, а потом за день собрали и наладили ребята из Комсомольска. А потом еще неделю делали внутреннюю отделку и обстановку. Это уже кустари, потому как - спецзаказ, а не на нужды военного флота. То есть Карина непременно отказалась бы, поскольку являлась ярой противницей любых привилегий, но Саня без особой натуги обвел ее вокруг пальца. Как обычно. Тем более, что даже не особо и соврал. А у нее в тот момент не было сил сопротивляться. А сам по себе катер был большим удобством. Благодаря ему в их распоряжении оказалось практически все побережье с массой укромных мест, где можно было, например, купаться нагишом. Собственно, катер был одной из главных причин, по которым Стрелецкая продолжала совместное времяпрепровождение. Лежать. Голой. На песке. Под солнцем. Ни о чем не думать. Такой образ жизни ее более, чем устраивал. Точнее, ее мало устраивали любые другие. По настоянию Карины моторист убирался с глаз долой, хотя было ему лет под шестьдесят. Насте, понятно, было все равно, и она в такие моменты обычно думала, что если какой-нибудь мужик решит подглядеть за голой Кариной, то глянет не больше одного раза. А потом будет глядеть исключительно в другую сторону.

  Пожалуй, в этих мыслях содержалась немалая доля несправедливости, связанной с не слишком сильной, но вполне определенной неприязнью: ну худая, ну бюст не дотягивает до второго размера, ну - сутуловата, но и ничего, отвращающего глаз, тоже не было. Да и откровенно костлявой назвать все-таки нельзя даже теперь, после болезни. Определенно портили внешность только кисти рук: крупные, с длинными пальцами, но при этом с виду довольно грубые, жилистые. Такие, какие и положены людям, на протяжении многих лет много работающих руками. Сама же она поглядывала на потрясающее тело Насти с явным восхищением и, понятно, не без некоторой зависти. Взгляды эти, в свою очередь, тоже не оставались незамеченными.

  "Смотришь? Ну смотри, смотри. Сравнение и впрямь не в твою пользу. Поди, думаешь, - до чего повезло стерве с внешностью. И не поверишь, как и сколько раз, бывало, кляла судьбу и Бога за то, что не уродилась какой-нибудь невзрачно-незаметной. Вот вроде тебя. А интересно, что бы ты сказала, увидав мою задницу? Не снаружи, как сейчас, а, так сказать, - в развернутом виде? Во всей, то есть, красе? Хотя, - оспорила она сама себя, - ни черта бы ты не поняла, даже увидав. Куда тебе. Да и то сказать, вид все-таки уже совсем не тот, что год тому назад. То ли упражнения помогли, то ли здоровье мое лошадиное. А тогда думала, так и останется. И радовалась, что хоть говно держится. А была бы такой, как ты? Да, скорее всего, ничего бы и не было."

  * С самого начала, с 17-го года во многом лицемерную. Потом - тем более. Скромные люди в свою честь городов не называют.