Сломанная вселенная (СИ)

Впрочем, уже не оставалось времени на философское осмысление происходящего. Бессмысленно кричать, что это абсурд. Как, впрочем, бессмысленно кричать что-либо вообще. Приближался, как это там называется… хоррор-экшн. Ему предлагали бой, а достаточно было лишь порывистого ветра, чтобы свалить его с ног.

Что ж, погибнуть в честном поединке менее позорно и даже менее мучительно, чем бесконечно долго вымирать от жажды и усталости. Эта мысль должна бы хоть как-то успокаивать, но успокоение не приходило. Покойник принялся махать руками, в трех из которых находилось оружие, и медленно приближался.

Бежать?.. Едва ли хватит сил.

Может, поговорить с ним? Как-никак бывшее разумное существо.

Уже поздно. Один клинок, сверкнув на солнце и издав нечто среднее между шипением и свистом, вонзился Максиму в левое плечо. Струйка багряной крови побежала по телу, и одежда местами стала покрываться красными метастазами. Возможно, это и вывело его из состояния оцепенения. Надо было что-то предпринимать. Он тоже неумело взялся махать своим ятаганом, действительно сворованным, но это сейчас было единственным средством хоть какой-то защиты. Впрочем, сопротивлялось только лишь тело Максима. Мозг был полностью отключен, и думал ни о чем. В бою, с его стороны, участвовали одни рефлексы, но не разум.

Странное зрелище — бой живого и мертвого. А странность заключалась в том, что по ходу самого боя трудно было уразуметь — кто же из них живой, а кто мертвый. Обитатель каменного гроба играючи дразнил Максима своими выпадами, так что кинжалы, разрезая сгустившийся воздух, часто свистели над самым ухом, перед глазами, изредка оставляя красные полосы на коже. И тот сразу понял, что покойник блефует. Он мог бы лишить его жизни в любую секунду без малейших для себя проблем, но, желая растянуть удовольствие триумфа, играл этот спектакль. Бой с его стороны чем-то напоминал ритуальный кабалистический танец восставшего из праха зомби. Он подпрыгивал, кружился вокруг своей оси, выкрикивал что-то нечленораздельное.

– Знаю, чужак! Ты нездешний! Ты — не из Вечноумирающих! Ибо ты — чужак! Изгой для нашего царства!

Наверное, несколько веков не смазанная дверь скрипит более мелодично, чем этот отвратительный голос. Тем не менее, Максим тоже пытался наносить удары, результатом чего вся его правая рука была уже залита кровью. Глупо надеяться убить уже убитого, но отвоевать себе лишние секунды жизни и, если уж погибнуть, то хотя бы с честью — это единственное, о чем можно теперь мечтать.

Бой, если к данному зрелищу подходило это слово, что-то явно затягивался. Весь воздух уже пропитался свистом стали и запахом мертвятины, заглушающим привкус свежей крови. Пески внизу стали краснеть. И снова раздался этот тугой надгробный голос:

– Чужак! Ты дорого поплатишься за то, что вторгся на территорию нашего царства! Ведь я знаю, откуда ты… Ты пришел оттуда, где правит добро. Вы, изнеженные и избалованные слюнтяи, привыкли к одному блаженству. Вам по нраву радость и веселье, покой и тишина… Так вкуси же теперь остроту страдания! Насладись вкусом собственной крови! Воспари на чувствах страха и отчаяния! — после этих слов покойник с посиневшим от злобы лицом нанес ему три серьезные раны в грудь, совершив внезапную эскападу. — Да будут благословенны координатные оси — Х и — Y, заключившие в свои объятия все зло Мироздания! Да будут процветать симметричные добру чувства — ненависть и страдания!

Максим знал, что теряет силы и максимум сумеет продержаться еще пять минут. Он постоянно отступал, а противник теснил его в любую сторону, куда только хотел. В глазах уже все поплыло: клинки, четыре движущиеся руки, омерзительное лицо, мертвое небо, серые облака — все сливалось в единую мерцающую массу, затянутую туманом нереальности. Максим уже совсем беспорядочно и бесцельно махал собственным оружием, так что умудрился пару раз ранить самого себя. Смерть пока еще витала где-то в стороне и бесстрастно наблюдала за поединком собственного детища и незваного вторженца из мира живых.

Сзади возникло какое-то препятствие. Максим не удержался и рухнул на что-то твердое, сильно ударившись затылком. Перед глазами вспыхивали и гасли радужные круги — кажется, это сама смерть салютовала свою победу. И первые признаки загробного бытия выражались острой головной болью да онемением всех остальных частей тела. Секунду спустя, чуть придя в себя, он сообразил, что лежит в гробу. Более того, он здесь не одинок: всюду копошатся маленькие ползучие твари — могильные черви. И крышка над головой медленно начала захлопываться… Как захлопывается простая дверь — дверь между Жизнью и Смертью. Потом раздался громкий гомерический хохот: словно совсем из другой вселенной. Хохотали то ли разгневанные боги, то ли не в меру пьяные демоны. Надгробная речь скрежещущим диссонансом долетела до его слуха:

– Спи спокойно, чужестранец! Да будет душа твоя вечно мучиться, а тело — вечно гнить…

В самый последний момент Максим подставил свой ятаган, и упавшая с грохотом крышка, оказалась все же неплотно закрыта. Ятаган расслаивал гроб, оставляя тонкую щель для доступа воздуха. Но темнота внутри была идеальной, как при кончине мира.

С последней искрой света, казалось, угасла последняя надежда.

Максим умирал…

Он уже не способен был что-либо желать или о чем-то сожалеть. Его истерзанное колючками судьбы тело уже так привыкло к страданиям, что почти перестало чувствовать боль, да и вообще — что-либо чувствовать. Он смирился с поражением и спокойно отдал себя суду далекого неба. Любое осмысление собственных ошибок имеет тенденцию приходить слишком поздно. Действительно, ему не следовало соваться в это погибшее царство. И Философ строго предупреждал об этом. Старческая мудрость, как всегда, оказалась дальновидней, чем пылкий юношеский героизм.

Философ… Воспоминания о нем воскресили в памяти тот долгий разговор в пещере, что казалось совсем некстати в последние минуты угасающей жизни. Максим задыхался от ядовитого воздуха, а в подсознании у него проплывали картины о возникновении мира, о беспричинном хаосе, породившем гармонию и порядок, мелькнул облик координатных осей, лес, хижина Милеуса, замок принцессы… Угасающие реминисценции проносились перед мысленным взором и окунались обратно во тьму, словно мир, желая попрощаться, являл ему в памяти свои призрачные тени… Вот послышался голос Философа — откуда-то из глубины забвения, он напомнил Максиму, что здесь помимо физических законов действует еще сила желания.

Стоп! Эту мысль стоило бы притормозить…

Максим так и сделал. И вдруг он понял, ибо находился еще в состоянии о чем-либо размышлять, — итак, он понял, что бился совсем не тем оружием, если аллегорически — черпал силы не из того источника. Досада желчью проникла в еще стучащее сердце. Ведь был же шанс! А сердце колотилось учащенным ритмом, отчаянно разгоняя по телу остывающую кровь…

Снаружи, где мир, к удивлению, продолжал еще существовать, вновь донесся громкий хохот. Потом этот омерзительный голос, и речь, которую, если окончательно помрачиться умом, можно счесть за надгробную:

– Да не упокоится вовек душа твоя, чужестранец! Вечное тление праху твоему! Мозг твой и кости твои да вселятся во вместилище смерти! И да станут могильные черви твоими братьями и сестрами!

Максим приказал всем клеткам своего тела сосредоточиться. Каким-то чудом он собрал остатки душевных сил, по причине отсутствия телесных, и решил все вложить в единый возглас, в единый порыв желания.

Воля — израненная, надломленная, но не сломанная пополам, колыхнулась в глубине сознания, давая понять, что еще способна принимать какие-то решения. Тьма внутренняя и тьма внешняя на мгновение озарилась искрой отчаянной решимости. Максим судорожно набрал в легкие тошнотного воздуха и закричал:

– Я желаю, чтобы силы мои хоть немного вернулись ко мне!.. Дух уныния и страха — вон из моего сердца! Пусть в него вселятся ярость и злоба! — он еще хотел что-то сказать, но голос перешел в хрип, а челюсть почему-то перестала двигаться.