Рифтеры (Сборник)

БАЗОВАЯ ПРОВОДКА

Для начала он ее ослепил, пустил в глаза жгучие кап­ли, от которых мир превратился в мутную серую абстрак­цию. Выкатил ее из камеры в коридор. К лифту, тот она опознала по звуку и перемене направления. Вот на чем она сосредоточилась: на инерции, на звуках и размы­том ощущении света, видимого как сквозь кусок толстой кальки. Старалась не замечать запах собственного дерьма, лужей собирающегося под ней на каталке. И не замечать боли, уже не такой острой и пронизывающей, зато раз­раставшейся в груди огромной жгучей ссадиной.

Конечно, это было невозможно. Но она старалась. Когда каталка остановилась, зрение начало прояснять­ся. К тому времени, как индукционное поле вернулось и снова превратило ее в тряпичную куклу, которую и привязывать‑то ни к чему, она уже различала в тумане размытые формы. Мало‑помалу очертания становились резче, а тем временем палач вставлял ее в подобие жест­кого экзоскелета в положении на четвереньках – только вот ни одна конечность не касалась земли. Конструкция держалась на шарнирах: от легкого толчка в бок рас­плывчатые очертания лениво завращались перед глазами, словно ее привязали к карусели.

К тому времени, как включились нервы моторики, Така уже видела ясно. Она находилась в подземелье. Ни­какого средневековья, никаких факелов на стенах. Рас­сеянный свет лился из углублений под бордюром потол­ка. Петли и ремни, свисавшие со стены, изготовлены из меметических полимеров. Лезвия, клещи и зубастые «крокодилы» на скамье слева – из блестящего нержаве­ющего сплава. На чистейшем полу эшеровская мозаика: лазурные рыбки, переходящие в нефритовых птичек. Она не сомневалась, что и моющие средства на тележке у две­ри – самые современные. Единственный анахронизм – пирамида грубых деревянных жердей, прислоненных к стене, с заостренными вручную концами.

На шее у нее был воротник – вернее, ошейник, – не позволявший повернуть голову. Видимо учитывая это, Ахилл Дежарден услужливо приблизился к ней слева с планшетом в руке.

«Он один, все сам, – с трудом подумала она, – остальные не знают». Если бы знали, зачем бы обтягивали себя защитными костюмами? Зачем ему было устраивать карантинную камеру, почему бы не доставить ее прямо сюда? Те, кто привезли Уэллетт, ничего не знали. Им, скорее всего, сказали, что она носитель, угроза, и попы­тается сбежать при первой возможности. Они, наверное, думали, что делают доброе дело.

Для нее сейчас это ничего не меняло. И все же было важно: не весь мир сошел с ума. Часть его просто де­зинформировали.

Ахилл рассматривал ее сверху вниз. Она ответила на его взгляд: выгнула шею, надавив затылком на колодки.

И съежилась. Рама, удерживавшая тело, стала, вроде бы, чуть теснее.

– Зачем ты это делаешь?

Он пожал печами.

– Чтобы отвлечься. Это должно быть ясно даже такой дуре, как ты, Элис.

У Таки неудержимо задрожала нижняя губа. Она при­кусила ее изо всех сил. «Ничего ему не давай, ничего!» Но, конечно, было уже поздно.

– Ты, кажется, что‑то хочешь сказать? – спросил Ахилл.

Она помотала головой.

– Давай, девочка, говори. Говори, девочка!

«Не о чем мне с тобой говорить, тварь».

Он снова запустил руку в карман. Что‑то там знако­мо щелкнуло.

«Он хочет, чтобы я говорила. Он приказал мне гово­рить! Что будет, если я откажусь?»

Шелк‑щелк.

«А если заговорю, и ему не понравится, что я скажу? Что, если...»

Неважно, поняла она. Это ничего не изменит. Ад есть ад. Если он захочет ее мучить, то будет мучить, что бы она ни сказала.

Она, скорее всего, уже покойница.

– Ты не человек, – прошептала она.

Ахилл помычал.

– Справедливо замечено. Хотя я им был. Пока меня не освободили. Ты знала, что человечность можно уда­лить? Есть такой вирус под названием «Спартак», так он просто высасывает ее из тебя.

Дежарден отошел, скрылся из вида. Така попыталась повернуться за ним, но колодка держала крепко.

– Так что не меня вини, Элис. Я – жертва.

– Я... мне жаль, – сказала Така.

– Еще бы. Тут всем жаль.

Она сглотнула и постаралась не думать, на что он намекает.

Экзоскелет, видимо, был снабжен пружинами. Щелк­нуло, и руки Уэллетт резко забросило за спину, свело в запястьях. Мышцы натянулись, разлитая по телу боль сошлась острием в груди. Така сумела не крикнуть и по­чувствовала гордость какой‑то далекой, незначительной частью сознания.

Потом что‑то холодное шлепнуло ее по заду, и она все‑ таки вскрикнула, – но это Ахилл просто мыл ее мокрой тряпкой. Жидкость почти сразу испарялась, холодя кожу Она почуяла запах спирта.

– Прости, ты что‑то сказала?

– Зачем ты меня мучаешь?

Слова вырвались из глотки раненого зверя прежде, чем она успела стиснуть зубы. «Глупая, глупая дура! Ему же нравится, когда ты скулишь, плачешь, корчишься. Ты знаешь, зачем он это делает. Ты давно знала, что такие люди существуют».

Но зверя, конечно, вовсе не интересовало, зачем. Зверь и не понял бы ответа. Он просто хотел, чтобы над ним перестали издеваться.

Дежарден легонько погладил ее по заду.

– Сама знаешь.

Така замотала головой из стороны в сторону в беше­ном, яростном протесте.

– Есть же другие способы, проще! Без риска, и никто бы не стал тебе мешать...

– Мне и сейчас никто не мешает, – напомнил Ахилл.

– Но ты же знаешь, что с хорошим шлемом, переда­ющим ощущения и звуки, ты мог бы проделывать такое, что в реальном мире физически невозможно. И с таким количеством женщин, какого иначе у тебя никогда не было бы...

– Пробовал. – Шаги снова приблизились. – Все равно что онанировать на галлюцинацию

– Но там и ощущения, и вид, и даже запахи такие реалистичные, что не отличить...

Он вдруг схватил ее за волосы, вывернул голову, так что она оказалась нос к носу с ним. Ахилл больше не улыбался и заговорил без намека на светскую любез­ность:

– Мне не нужен ни вид, ни запах, ясно? Галлюци­нация не чувствует боли. Это игра. Какой смысл пытать того, кто не способен страдать?

Он еще раз основательно вывернул ей шею.

И тут же отпустил, вернувшись к бодро‑непринуж­денному тону:

– В общем‑то, я не слишком отличаюсь от других. Ты же образованная зараза, наверняка знаешь, что един­ственная разница между сексом и свежеванием заживо – в нескольких нейронах и уйме социальных условностей. Вы все такие же, как и я. Я просто утратил те части, которые притворялись, что это неправда. А теперь, – до­бавил он, добродушно подмигнув, – тебя ждет устный экзамен.

Така покачала головой:

– Пожалуйста...

– Не потей, повторение пройденного. Помнится, на прошлом уроке мы говорили о Сеппуку и ты, кажется, удивилась, что этот организм способен к половому раз­множению. Знаю, знаю, тебе это и в голову не приходило, да? Хотя все обладает полом, даже бактерии занимаются сексом. И мы с тобой занимаемся сексом, но у Сеппуку ты его не подозревала. Глупо, Элис. Дэвид будет очень разочарован.

«О, Дэйв, слава богу, что ты меня сейчас не видишь!»

– Впрочем, пойдем дальше. Сегодня мы начнем с мысли, что секс может возникать как реакция, скажем так, на плотность популяции. Популяция растет, вступает половое размножение, и тогда...

Он снова скрылся из ее поля зрения. Така сосредо­точилась, попыталась включиться в эту нелепую, унизи­тельную игру ради микроскопического шанса на победу. «Вступает половое размножение, гены перемешиваются, и рецессивные...»

Новый щелчок. Экзоскелет вытянул и растопырил ей ноги в метре над полом.

– Рецесс.. господи, рецессивные летальные гены вы­ходят наружу, и весь генотип... коллапсирует...

Ахилл положил ей на правое бедно что‑то сухое и жесткое, комнатной температуры.

– Есть идеи? Или мне начать прямо сейчас?

– Сеппуку самоуничтожится, – выпалила Така. – Вымрет. За критической точкой плотности...

– Ммм...

Она не поняла, этого ли ответа он ждал. В нем был смысл. Если смысл хоть что‑то значил в этом прокля­том...