Двойной бренди, я сегодня гуляю

Лаи обрабатывал ногти машинкой, с педантичной точностью оставляя белую полоску по краям шириной в полтора земных миллиметра. Как всё-таки тяжело общаться с землянами, думал он. Чего он никогда не мог понять, так это их пристрастия выискивать любые предлоги, освобождающие их от уважения к другому человеку — будь он барнардец или даже их собственный соплеменник. Похоже, оно считается у землян чем-то вроде обременительного правила этикета (их этикет — отдельная история, он так запутан и перегружен бессмысленными правилами, что они и сами не в силах его соблюдать, но тем не менее относятся к нему крайне трепетно). С особенностями земного воспитания ему пришлось столкнуться ещё в космопорту в день своего первого прилёта на Землю, в очереди к автомату для регистрации прибывших. Перед ним стояла женщина с маленькой девочкой. В принципе Лаи знал, что земные дети играют человеческими изображениями — он видел это в кино и на открытках; ему это было неприятно, но мало ли у кого какие обычаи… Но то, что он увидел тогда, было гораздо хуже тех открыток. Девочка держала куклу за ногу на весу, волоча её головой по полу; платье куклы сбилось до подмышек, волосы подметали пол, и на них наступали другие пассажиры. Лаи затошнило; его первый порыв был — броситься к девчонке и как-то это пресечь, но он остудил себя. Он не имел права вмешиваться в воспитание чужих детей, тем более в присутствии матери — а раз мать никак не реагировала на то, что делал ребёнок, значит, таковы были традиции Земли, и, какое бы отвращение они ни вызывали, он должен был с ними смириться. И всё-таки эта сцена надолго осталась у него в памяти. Ему казалось, что она всё же говорит что-то о психологии землян.

Формально земное общество декларировало принцип всеобщего равенства, он был даже прописан в их законодательстве, и это поначалу ввело Лаи в заблуждение, заставив его воображать, что, по большому счёту, земляне и барнардцы ничем не отличаются. На деле же, как ему пришлось узнать довольно скоро, отношение землян к себе подобным испытывало чудовищную зависимость от настроения, личных предубеждений, дружеских и родственных связей, даже привычек и вкусов разных групп населения, непостижимым образом связанных с общественным статусом. Земляне в большинстве своём не придавали никакого священного значения одежде и волосам, но именно в этой области они проявляли мелочный деспотизм, не опирающийся ни на традицию, ни на здравый смысл. Однажды Лаи не пустили в ночной клуб, хотя он был в земном костюме — всего лишь потому, что костюм не принадлежал к одному из тех брэндов, которые носили завсегдатаи клуба. В другой раз, когда он прилетел на Землю на конференцию, уже дипломированным специалистом, охранник бара, куда он зашёл после прогулки по городу, заорал на него: «Кыш отсюда! Кришнаитов не пускаем!». Оказалось, что этот тип ни разу не видел живого барнардца и принял Лаи за распространителя сектантских брошюр — из-за его локона.

В глубине души у него шевельнулось подозрение, что Мэлори руководствуется по большому счёту теми же принципами, что и балбес-охранник. Ему не хотелось обдумывать это на ночь. Плечи его передёрнулись. Он осознал, что ему зябко. Бросив взгляд на табло микроклимата, он увидел, что температура едва дотягивала до девятнадцати градусов Цельсия — далеко не комфортные условия для барнардца. Убрав машинку для ногтей в выдвижной ящичек под койкой, Лаи заполз под одеяло.

Манера ложиться спать у него тоже была своеобычной: вместо того, чтобы откинуть одеяло и улечься, Лаи вскарабкался с ногами на койку, приподнял самый краешек одеяла и вдвинул под него своё гибкое, старательно отмытое тело. Вытянувшись в холодной постели, он пошарил рукой в изголовье и включил обогрев. Матрац под ним стал теплеть, и Лаи расслабился.

Ну, уж срывать своё исследование он точно не даст, подумал он, опуская голову на подушку. Надо попросить аэромобиль, когда Мэлори будет в нормальном настроении. Не самый честный способ добиться своего — использование чужих слабых мест, но Мэлори не оставляет ему выбора. Ему не нравилось обдумывать такие вещи на ночь глядя. Гораздо приятнее было зарыться с головой в тёплую постель и прислушиваться к тому, как мягкая тяжесть разливается по рукам и ногам. Ресницы слипались. Лаи натянул одеяло на затылок и провалился в блаженную тёмную бездну.

15. ЧЕТЫРЕ ВЗГЛЯДА НА БАРНАРДЦЕВ

Из книги проф. Льюиса Асланова «Почему я верю в прогресс» (Оксфорд, 2239).

ВЗГЛЯД 1. АНАРХИСТЫ

Мало кому известен тот факт, что в барнардском мышлении отсутствует понятие «государственная граница».

Этим объясняется видимая неадекватность барнардцев, попадающих на Землю, которая доставляет столько хлопот региональным властям. Нетрудно вообразить, к каким последствиям это бы привело, если бы контакт с барнардцами состоялся лет на сто раньше, когда Содружество ООН ещё не было конфедерацией и регламент пересечения границ был намного жёстче. Исторически единственные границы, которые знали барнардские сообщества — естественные природные границы островов и континентов. Для барнардца сама идея того, что на соседних территориях могут существовать различные законодательства, обусловленные историческим развитием и национальным характером, так же непроницаема, как идея равноправия полов для британца викторианской эпохи.

Причина — в специфике устройства социальной жизни на Барнарде, которая недооценивается нашими политиками и контактными организациями, видящими в барнардцах более или менее экзотическую, но всё же цивилизацию, близкую нашей. Барнардцам вовсе незнакомо понятие «национального», и даже вопрос, есть ли у них государственность, является спорным. Хотя в земной документации обозначение статуса таких единиц, как континенты Таиххэ и Фаар, переводится словом «республика», не стоит поддаваться на игру слов. Они не больше отвечают современным представлениям о республике, чем Исландия XI столетия. В технологическом отношении находясь на одном уровне с Землёй, барнардцы в отношении общественном, политическом и ментальном застряли на дофеодальной стадии железного века. Они мыслят категориями соседской, если не родовой, общины. Достаточно упомянуть, что у них до сих пор отсутствует конституция, которую заменяет им обычное право, а о принципе разделения властей они даже не подозревают.

Земная пресса навязывает своим читателям представление о сообществах Барнарды как о парламентских республиках, во всём подобных нашим. Это либо космополитическая иллюзия, либо издержки неокорректности. Типичный барнардский орган власти, который на Таиххэ называют «ифаа-лой», на Фааре «ахр-фау», а в земных переводах именуют сенатом, вообще не является ни парламентом, ни правительством. Туда может баллотироваться всякий, кто достиг зрелого возраста и способен представить доказательства своего веса в обществе; последнее, однако, означает отнюдь не собранные подписи населения, как мог бы подумать любой землянин, а две или три рекомендации со стороны известных лиц.

Такая вещь, как предвыборная кампания, у барнардцев отсутствует полностью. Населению даже не сообщается никакая информация о кандидатах, кроме их имён под фотографиями. Политических партий на Барнарде нет, и всё, на что вынуждены полагаться избиратели — своё знание о личности кандидата. Потому и голосование носит у них не положительный, а отрицательный характер. Избиратель попросту вычёркивает из списка тех, кто, по его мнению, не заслуживает доверия, простым прикосновением пальца к портрету кандидата на мониторе, и единственная гарантия надёжности результатов голосования — система защиты от случайных касаний; но и она сводится лишь к тому, что система просит избирателя подтвердить удаление и увеличивает портрет кандидата, после чего избиратель должен коснуться его волос (если это мужчина) или серёг (если это женщина). Причины, по которым снимаются кандидатуры, бывают самыми разнообразными, и логика их порой совершенно неприемлема для цивилизованного человека. Наиболее частая причина — то, что имя кандидата «никому не известно» (а как оно может стать известно, если политтехнологии на Барнарде пребывают в самом зачаточном состоянии?). Об уровне общественного сознания барнардцев свидетельствует анекдотический случай не столь давнего времени, когда один крупный писатель и общественный деятель был единогласно исключён из списков после того, как потерял браслет, подаренный ему невестой.