Двойной бренди, я сегодня гуляю

Хватит, оборвала она себя, довольно. Во-первых, он ростом ниже тебя на двадцать сантиметров, и, разговаривая с ним, ты имеешь уникальную возможность созерцать донышко его пилотки. А во-вторых, природа всё равно предназначила его для представительниц его собственного вида. Природе нет дела до твоих симпатий.

Она выпрямилась; спустила ноги с кровати. За окном была всё та же ровная, светлая, бледно-пасмурная дымка — Летящая Звезда Барнарда никогда не демонстрировала своё лицо на публике. Лика посмеялась над собственной тревогой. В конце концов, они с Патриком здесь ненадолго. Через восемь дней они улетают на Землю. Что может случиться за восемь дней? И вообще, что особенного произошло? Она просто решила, что эта его стрижка не так уж его безобразит. Совершенно не повод для опасений.

Лика встала, надела горячую после гладильного автомата юбку и вышла из номера.

В коридоре что-то тихо гудело. Уборка? Так и есть, источником гудения оказался полуавтоматический пылесос, катавшийся от стены к стене. За ним следовал мужчина в тёмно-зелёном рабочем комбинезоне с логотипом отеля на спине, державший в руке удочку-дистанционник. Это был не тот уборщик, что наводил порядок в номерах — того Лика уже видела, и он приходил в другое время. Увидев Лику, уборщик остановился, удочка повисла в его руке, пластиковый круглый корпус пылесоса глухо стукнулся в стену.

— Эээээ, — с бестолковой ухмылкой протянул он. Не говорит по-маорийски, сообразила Лика. Пылесос крутился на месте и жужжал. Что-то не так было с этим уборщиком, и Лика замерла напротив него. Ему было около тридцати, но локона чести у него не было — его чёрные волосы были коротко подстрижены, почти на земной манер. Уборщик медленно развернулся к ней лицом. В стеклянных карих глазах застыло выражение напряжённой попытки понять, чего от него могут ждать. Спереди на комбинезоне Лика разобрала надпись по-маорийски:

«Убедительная просьба алкоголь не давать».

Уборщик был умственно отсталым.

Лика заперла дверь номера. Вот, значит, что происходит с такими на Барнарде… «Алкоголь не давать». На Земле это сочли бы унизительным, хотя сам бедолага и не умеет читать.

Она сделала успокаивающий жест: иди, мол. Уборщик тут же потерял к ней интерес и занялся пылесосом. Она отправилась к лифту.

Потрясение от встречи с уборщиком временно заставило её забыть, отчего она не очень стремилась попасть в ресторан. Она вспомнила о причинах своих колебаний только тогда, когда Лаи помахал ей из-за столика. Она отреагировала не сразу. Но всё же ей пришлось заметить его. В своей огненно-красной, в крупных жёлтых цветах пилотке он сам походил на экзотический цветок. Теперь, когда он её увидел, было глупо — да и необъяснимо бестактно — пытаться сесть за другой столик. Лика помахала ему в ответ, взяла себе у стойки кофе с булочкой и направилась к нему.

— Доброе утро, Лика, — сказал Лаи, грея в ладони бокал с вином. Манера барнардцев пить вино за завтраком была ещё одной из тех деталей, с которыми приходилось свыкнуться. Она бегло осмотрела то, что он ел (тоненькие пресные лепёшки, прикрытые ломтиками вымоченного в маринаде сырого мяса — тоже вряд ли похоже на завтрак), и села к нему за стол.

— Доброе утро, Виктор, — рассеянно сказала она и бросила в кофе сахар. Лаи смотрел на неё. Тёмные, глубокие глаза с невероятными ресницами — раза в полтора длиннее, чем у среднего землянина… — Вы заметили уборщика в коридоре? Мне показалось, он…

— Дебил, — жёстко закончил Лаи. — Вам не показалось.

Лику обескуражила эта откровенность, несвойственная земной культуре.

— И ему не позволяют носить локон чести?

— Он всё равно не понимает смысла. Да и ритуал стрижки он не сумел бы провести. Таких, как он, стригут опекуны — исключительно ради опрятности.

— Возьму себе ещё булочек, — проговорила она. Вышло виновато.

Она сходила за булочками, а затем задала ему вопрос, всё это время вертевшийся у неё на языке:

— Но… если вы официально признаёте, что люди делятся на полноценных и неполноценных… каковы критерии? Кто это решает? Где гарантия, что категория неполноценных не будет расширяться — что в ней не окажутся все, кто кому-то по какой-то причине не нравится?

— Знаете, — усмехнулся Лаи, наливая себе ещё вина, — этот вопрос напоминает ваши споры между христианами и атеистами. Вот вы, например, атеистка?

— Агностик, — поправила Лика.

— Тем не менее. Насколько я могу судить по диспутам в Интернете, ни один христианин не в состоянии понять, что мешает таким, как вы, пожирать младенцев. И, однако, вы этого не делаете.

— Неудачная аналогия. Агностики и атеисты не отрицают равенства всех людей. И потом, есть понятие сострадания.

— А у нас есть понятие «ифаа». Примерно это можно перевести как «всё, что отличает человека от животного» или «воля быть человеком». Человек полноценен, если у него есть ифаа. Ответственность за тех, кто не сумел стать человеком, тоже часть ифаа.

Он прищурился и поглядел на Лику сквозь свои роскошные ресницы.

— Это трудно объяснить не-барнардцам. Мне в своё время тоже было трудно вникать в земное мышление. Впрочем, в вашей старой литературе мне попалось слово, которое в какой-то степени соответствует этому понятию.

— Какое же?

— «Гуманизм».

Лика поморщилась. Всё-таки Лаи переоценивал своё знание земной культуры.

— Вы что-то путаете, Виктор. Гуманизм — это американская разновидность фашизма. Прочтите любой учебник.

Оба некоторое время молчали; Лика смотрела в чашку с остатками кофе. А вот кофе здесь синтетический, отчего-то подумала она. Только в люксовых номерах есть пакетики с натуральным…

— Вы идёте на утреннее заседание? — спросил Лаи. Лика посмотрела на часы.

— Ещё не знаю… А Патрик куда делся?

— Уже позавтракал и ушёл. Хотел послушать доклад о пещерных фресках Фаара. Между прочим, ужасно был недоволен, что вы всё не появлялись, — в глазах Лаи зажёгся озорной огонёк.

— Я спала, — призналась Лика с тем смущением, с которым всегда говоришь полуправду. Лаи отодвинул свою пустую тарелку на край стола.

— Я только хотел сказать, что, если вы всё-таки не пойдёте на заседание, мы могли бы сходить посмотреть Храм Семи Богов. Ему тысяча восемьсот лет, и он всё ещё действует.

— Разумеется, — неожиданно для себя сказала Лика. — Покажите мне его.

Храм выступал из разноцветья современных построек, как причудливый скальный массив, упиравшийся в небо. Вблизи него не было высотных зданий — очевидно, барнардцы не любили загораживать памятники архитектуры. И правильно, подумала Лика, вспомнив своё разочарование от поездки в Лондон, когда она обнаружила, что собор святого Павла можно разглядеть снаружи целиком только на открытках, смоделированных на компьютере. Но мощь этого красно-серого, нависающего над головой камня вселяла в неё тревогу. Здесь не было гармонии и успокоения — по крайней мере, привычных для землян. Лика напрасно искала хоть каких-то признаков стройности или порядка — чем больше она смотрела, тем больше храм представлялся ей заброшенным обиталищем бандерлогов. На бесформенных уступах стен росли цветы, кустарники, местами даже деревья; окна почти целиком скрывал плющ, или что-то очень похожее; то тут, то там из неотёсанного камня выступал случайный барельеф, как будто художник едва начал свой труд и не закончил. Однако храм не был покинут — туда вливался поток празднично одетых барнардцев, мелькали яркие пилотки мужчин и платья женщин, а несколько раз в толпе Лике на глаза попались и земляне. Подойдя ближе ко входу, она увидела, что многие, перед тем как войти в храм, покупают что-то в небольших автоматах, установленных во дворе. Свечи, предположила она. Но это оказались не свечи, а крупные орехи в тонкой красноватой кожуре.

— Орехи для жертвенной трапезы, — пояснил Лаи, упреждая её невысказанный вопрос. — Нам тоже надо купить хотя бы два, по одному на каждого.

Он приложил кредитный перстень к считывателю автомата и два раза нажал на кнопку. В лоток скатилось два ореха. Лаи сунул их в жилетный карман и взял Лику под руку.