Двойной бренди, я сегодня гуляю

Она всё ещё ощущала на пальцах бархатный жар. Она не смогла бы сказать, сколько прошло времени так, в молчании, прежде чем телефон Лаи заверещал.

— Да, — сказал Лаи. — Алло, — потом спохватился и перешёл на родной язык. На лицо его понемногу возвращались краски. Оборвав связь, он вскочил с кровати.

— Это из медцентра. Говорят, к нему можно зайти.

14. «ДРУГАЯ КУЛЬТУРА», СКАЗАЛ АСТЕРИКС

Марс, экспедиция D-12. 10 ноября 2309 г. по земному календарю (11 сентября 189 года по марсианскому).

Мэлори старался заставить себя сосредоточиться на статье, но слова не шли ему на ум. Внутри у него по-прежнему всё кипело, хотя испачканная салатом кофта давно уже лежала в баке стирального автомата. Давясь, он сжевал подряд три печенья, запил в конце концов чаем из термоса. На экране по-прежнему горели бесполезные строчки: «Соображения о воздействии летальных мутагенных факторов на заключительной фазе существования марсианской цивилизации…»

В дверь постучали. Негромко и коротко, но всё же неожиданно для него. Он едва не поперхнулся чаем и поспешно поставил недопитый колпачок от термоса на стол.

— Войдите, — обронил он. Дверь скрипнула. Мэлори поднял взгляд от клавиатуры. Перед глазами его очутился белый ремень с пряжкой из четырёх переплетённых лент, стягивавший складки серо-голубой блузы.

— Простите, что отвлекаю вас, Артур, — сказал Лаи, — но мне нужно с вами поговорить.

— Я слушаю, — неохотно отвечал Мэлори, сохранив файл. Лаи помедлил, подбирая слова.

— Видите ли… Я хочу принести вам свои извинения за то, что так получилось.

Это ещё что за номер, подумал Мэлори. Чего ему нужно?

— А почему вы должны извиняться? — он наконец удостоил барнардца взглядом в глаза. — Это проблемы Амаи, а не ваши.

По щекам Лаи разлилась горячая краска.

— Это и мои проблемы тоже, — быстро сказал он. — Могу я попросить вас об одной вещи?

Он нервничал; в совершенно несвойственной ему манере он начал мяться и засовывать пальцы за ремень. Мэлори снова взглянул на экран. Ни к чёрту не годится, подумал он.

— Ну? — теряя терпение, спросил он. Лаи собрался с духом.

— Я бы хотел попросить вас не наказывать Амаи чересчур строго. Он, конечно, сделал большую глупость, но он всего лишь студент…

Ах, вот куда он гнёт, догадался Мэлори. Ну да, было бы наивно полагать, что он, с его самомнением, не попытается вмешаться — раз уж он оказался участником этой истории. Участник истории, с красными пятнами на лице, беспокойно смотрел на начальника экспедиции.

— Простите, Виктор, — с уничтожающей вежливостью произнёс Мэлори, — но у вас нет полномочий за него заступаться.

Лаи облизал пухлые губы и сглотнул слюну.

— Думаю, есть. Возможно, вы не знаете, но он, как и я, с Таиххэ. Более того, мы из одного университета, только филиалы разные.

— И что? — холодно осведомился Мэлори. — Собираетесь использовать землячество как аргумент? Между прочим, по нашим законам это наказуемо. Антикоррупционный Кодекс ООН от 2078 года приравнивает землячество к взятке и сексуальному давлению. Вы в курсе?

— Полагаю, это не тот случай, — мягко возразил барнардец. — Я не собираюсь вымогать у вас каких-то привилегий для Амаи. Произошла трагическая нелепость, и для меня долг чести — не допустить необратимых последствий. Амаи ещё не окончил учёбы, и было бы несправедливо лишать его будущего только из-за того, что он один раз набедокурил.

— Один раз? — Мэлори прищурился, разглядывая Лаи откровенно неприязненно. — Амаи уже неоднократно нарушал правила поведения на станции. Если хотите знать, из-за него несколько раз летело программное обеспечение. То, что случилось сегодня — просто закономерный итог, подтверждающий его полную неспособность к экспедиционной работе.

Утомившись собственной убедительностью, он глотнул остывшего чаю. И услышал голос барнардца:

— На вашем месте я бы дал ему шанс.

Мэлори изумлённо поставил колпачок с чаем на клавиатуру, вызвав полный сумбур в окне файла. В таком тоне с ним ещё никто не разговаривал. Его взгляд упёрся в Лаи, как лазерная указка.

— Ч-то?

Взгляд этот, по замыслу испепеляющий, не оказал на Лаи никакого воздействия, и даже интонация не удалась — вместо глубокого презрения вышла ошарашенность. Лаи стоял всё так же прямо, чуть откинув назад спину, нимало не обескураженный. Злясь не только на него, но и на себя — за неумение совладать с чужой непонятливостью, — Мэлори потухшим голосом повторил:

— Что вы сказали?

Как и следовало ожидать, Лаи воспринял эту реплику на полном серьёзе. Не сводя блестящих тёмных глаз с начальника экспедиции, он сказал:

— Я имею в виду, что Амаи уже достаточно наказан. Мне пришлось грубо обойтись с ним; у меня не было другого выхода, но это и так большой стресс для него. Мне бы не хотелось, чтобы его жизнь оказалась сломанной из-за одного случайного происшествия.

— Не сломается, — осклабился Мэлори. — Сменит профессию, только и всего. А если ему так дорога археология, об этом надо было думать раньше. И головой, а не прочими местами.

— Вы не знаете Амаи. Он очень совестливый человек. Он постесняется переводиться на другую специальность, постесняется скрыть эту историю — он не попытается уйти от позора. А если он будет выставлен в таком виде, он не рискнёт носить локон чести.

Мэлори посмотрел на Лаи. Стоит тут перед ним — полтора метра ростом, ресницы, как у фарфоровой куклы, пижонские усики… Да что, в конце концов, этот крендель о себе воображает?

— Знаете что, — устало сказал он, — мне плевать на ваши локоны. Правила одни для всех участников экспедиции, и кому они не нравятся — адью. Что касается вас, Виктор, то у вас нет права лезть со своим уставом в чужой монастырь.

Лаи прохладно кивнул, не выказывая никаких эмоций, кроме молчаливой досады.

— Я понимаю, — спокойным голосом ответил он. — Спасибо, Артур. Извините за беспокойство.

Он повернулся спиной и взялся за ручку двери. Уже на пороге он обернулся и через плечо спросил:

— Могу я узнать, что всё-таки ждёт Амаи?

Мэлори наконец расслабился. Победа осталась за ним. Он аккуратно убрал с клавиатуры чай и переставил его на свободный угол стола.

— Об этом я ещё подумаю.

Лаи мучили тяжёлые мысли, когда он раздевался у себя в комнате перед сном. Вмешательство было его долгом, но его худшие подозрения насчёт результатов этого вмешательства оправдались.

Спальня только что по высоте не походила на египетский саркофаг, но Лаи, при его росте, это нисколько не стесняло. Пространства вполне хватало, чтобы наедине с самим собой обдумать положение. За себя он не боялся — он не принадлежал к экспедиции D-12, и Мэлори не мог применить к нему штрафные санкции, хотя испортить отношения с начальником станции, где ты гость, не слишком похвально. Хуже то, что это происшествие спутало ему планы — теперь выпросить у Мэлори полёт в двадцать пятый квадрат будет значительно труднее. Всё это, однако, были пустяки по сравнению с возможными последствиями этой истории для Ори. Похоже, он не столько помог, сколько навредил мальчику.

Ты виноват, сказал он сам себе, ты должен был помнить, что у землян слишком многое зависит от настроения. Вряд ли землянин способен сохранять способность к непредвзятому суждению после того, как безусый семнадцатилетка швырнул в него салатом у всех на глазах. Это и так не льстит ничьему самолюбию, а уж земляне-то, с их представлениями о самолюбии…

Лаи не додумал эту мысль до конца. Сидя обнажённым на краю койки, он взял в руки машинку для подпиливания ногтей. Ногтями ему приходилось заниматься через каждые два дня. Иногда он завидовал землянам с их медленным обменом веществ. Патрик Коннолли, например, мог не срезать ногти целую неделю и — страшно сказать — не бриться больше суток, и тем не менее сохранять относительно благопристойный вид. Вероятно, оттого, что физиология землян не требовала слишком частого ухода за собой, они воспринимали чрезмерную, на их взгляд, опрятность как подозрительное излишество — которое с трудом прощалось женщинам и считалось едва ли не пороком для мужчин. Что составляло насущную жизненную потребность барнардца, землянами расценивалось как признак изнеженности и недостаточной мужественности, хотя какая связь между мужественностью и степенью нечистоплотности, для Лаи так и осталось загадкой. Он вспомнил свою первую стажировку на Земле, в египетской пустыне. Он был тогда совсем молод — борода у него не росла, а волосы ему по возрасту полагались длинные; но всё же его земные товарищи подглядели, как он трижды в день обтирался влажными салфетками, и подняли его на смех. На раскопе они зажимали пальцами носы, притворяясь, будто у них аллергия на запах салфеток; несколько раз прозвучало слово «гомик». Лаи тогда был так наивен, что спросил, что это такое, и долго не понимал разъяснений. Когда, наконец, пожалевшая его единственная девушка в команде всерьёз растолковала ему смысл непонятного термина, он не поверил. Он решил, что его разыгрывают. И даже когда она вытащила из рюкзака компьютер, раскатала его на коленях и показала Лаи сочинения Лукиана и Петрония в Интернете, это его не вполне убедило. Ему пришлось поверить только тогда, когда он наткнулся на несколько весьма специфичных веб-сайтов и заодно получил кое-какие сведения о нюансах анатомии землян — частично он знал об этом и раньше по произведениям земного искусства, но не предполагал, что различия, абсолютно незаметные в повседневной одежде, могут простираться столь далеко. Как выяснилось, альбомы Лувра и Дрезденской галереи давали более чем неполную информацию.