Плавающая Евразия

- А чем это вас так задел Салих? - лукаво глянул на него Давлятов. Человек имеет право на свой вопрос, каким бы он нелепым ни казался. Вы гуманист, ночами не спите, бегаете из дома в дом к посторонним людям - и бескорыстно... а рассуждаете, как мой благодетель, бункеровладе-лец Нахангов. Странно... Ваш гуманизм - он что? Без моральных заповедей? Без крепкой основы? Сегодня хочется помогать людям - помогаю, завтра отвернусь от них?

- Да, мое желание помогать всем и каждому - естественное, без всякой религиозной подоплеки. Это вас интересует? Оно самой природой заложено в натуре, генетически закодировано. И здесь библейские заповеди ни при чем. Мирабов закашлял от накатившего к горлу нервного напряжения, и Анна Ермиловна, воспользовавшись паузой, успела вставить:

- Можно подумать, Руслан, что ты сам во всем слепо следуешь этим моральным заповедям! - И положила руку на плечо Мелиса, словно боясь, что он вспыхнет и резко вмешается в спор.

Мелис, однако, ничем не выказал своего нетерпения. Как и два часа назад, когда они расселись у экрана телевизора, Мелис был угрюмо-замкнут и крепко сжимал Хури руку, будто все, что происходило вокруг, не касалось их обоих.

- При чем здесь я? - попытался было оправдаться Давлятов. - Я высказываю суждение общего порядка. - Но вдруг, воодушевившись чем-то, подался вперед к Мирабову... и Анна Ермиловна с удивлением заметила, что на месте ее сына сидит человек с таким видом, словно его только что побили камнями. - Не вы ли, доктор, говорили вчера, что психических срывов и болезней стало в пять раз больше, чем в обычные дни, - сказал он глухим голосом, - Град сходит с ума. И как излечить его? Чем?

- Фу! - воскликнула Анна Ермиловна с облегчением. - Мне такое привиделось, Руслан... кажется, я тоже схожу с ума...

Никто не обратил внимания на ее слова. Мирабов, будто задетый за живое, поспешил возразить:

- Да, но какое это имеет отношение к моральным заповедям? Идет естественное психическое движение. Замечено, что стресс был патологией тех лет, когда мы с вами были студентами. В последующее время психические срывы выражались в форме депрессии, облик нынешнего десятилетия выражает шизофрения...

- Понимаю, - усмехнулся Давлятов, - ваша научная теория беспроигрышна. Но объясняет ли она душу более полно, чем догматы моральных заповедей? Ведь душе, той драме, которая ее раздирает... ее не измерить сухой теоремой. Для того чтобы душа примирила себя с жизнью, нужно то извечное покаяние, жертвоприношение и искупление...

При слове "жертвоприношение" Мелис вздрогнул, словно очнулся от дремоты, и загадочно улыбнулся. Но Анна Ермиловна уже встала и замахала руками:

- Довольно спорить, мальчики! До десяти осталось двадцать пять минут. Марш на воздух!

Давлятов и Мирабов нехотя пошли за ней к выходу.

- Я не выйду, - сказал Мелис, и лицо его снова замкнулось.

- Я тоже! - поддержала его Хури.

- Ну, как хотите! - раздраженно пожал плечами Мирабов и почему-то добавил бессмысленное: - Конечно, это не бункер, но, может быть, выдержит...

XIV

Пронесся слух, что градосовет выдает разрешение всем желающим на строительство личных бункеров, что даже открыто еще одно бюро - Бюро гуманных услуг... Все устремились к зданию градосовета сбоку башни, часы на которой каждые полчаса отбивают время, приближая его неумолимо к тревожным двадцати двум. Бежали через сквер, ломая кусты, выбегая со всех четырех его выходов к потокам машин. Затопали по всем этажам, в поисках пресловутого Бюро, тыкались во все двери, просовывали головы во все окошки, спустились во двор, закрутились штопорами вокруг серого, тяжелого здания, возбужденные, слегка напуганные и сердитые, - и так кричали, возмущались, пока председатель градосовета Адамбаев не вызвал наряд милиции.

Милиция оттеснила всех подальше от балкона, куда вышел Адамбаев. Председатель объявил притихшей толпе, что нет никакой надобности в подобном бюро и уж тем более в самих бункерах, ибо градосовет по-прежнему убежден, что землетрясения не будет.

- Тогда почему же вы построили себе бункер под домом? - крикнул, задрав голову кверху, весельчак.

Адамбаев был вельможно непроницаем, когда говорил, что все это сплетни, желание бросить тень на руководителя, у которого нет иной заботы, как о благе шахградцев.

- Но ведь тридцати наиболее уважаемым шахградцам построены бункеры! подал голос все тот же весельчак. - На улице Железной в доме, где живет министр животноводства. Могу показать даже то место во дворе, где открывается вход в убежище...

- Мы это проверим, - неопределенно пробормотал Адамбаев и почему-то поднял голову наверх, словно ждал молнии, хотя утро было безоблачное и жаркое.

- На улице Авиаторов, в доме, где живет начальник треста дефицитных товаров, - проговорил робко из толпы бывший турецкий подданный Кы-зылбаши и, воодушевившись подбадривающими взглядами вокруг, с резкостью воскликнул: - Или вы об этом тоже не знаете?

- Нет, почему же? - возразил толпе Адамбаев. - Догадываемся.

От такого полупризнания толпа загудела, но кратким, как выдох, гулом и тут же успокоилась, готовая в любую минуту к вспышкам.

- Могу указать еще на дом, где в бункере собираются - ха-ха! - певички со своими высокими покровителями, - истерически крикнула гражданка Коллетт, та, что прославилась накануне своим телевопросом, обращенным к академику Юсубалиеву. - Дом директора ювелирной фабрики Шахангаряна, отъявленного холостяка... балагура.

- Спасибо, я записал, - сделал пометку в книжке Адамбаев и шагнул назад, желая тем самым мирно завершить собственное явление к народу, но голос Мирабова, в котором прозвучали резкие нотки, заставил его остановиться.

- Мне, уважаемый председатель, доподлинно известно, что бункер есть и в доме нашего знаменитого земляка, писателя, академика, лауреата Государственных премий, председателя Совета, директора конгресса, генерального инспектора-распорядителя фонда... Клуба всемирной литературы и прочая, и прочая... пишущего под псевдонимом Заратуштра... Об этом я узнал случайно. - Мирабов говорил уже доверительно окружающим его шах-градцам. Меня вызвали к нему, повели куда-то вниз, и это оказался бункер - восемь комнат, зал с плавательным бассейном, теннисный корт и гараж для машины... Среди всего этого и лежал с гипертоническим кризом наш великий земляк...

- Ну, вы это зря! - Адамбаев сделал повелительный жест в сторону Мирабова. - Не надо! Мы должны беречь доброе имя писателя даже ценой замарывания собственного. Писатель - наша совесть. И у кого поднимется голос, чтобы заглушить нашу совесть? Не надо, гражданин! Здесь я с вами не согласен и не буду брать адрес писателя на заметку...

Магическое слово "писатель", видно, умиротворяюще подействовало на толпу - никто не возразил Адамбаеву, стало даже как-то тише, и только Давлятов, случайно оказавшийся здесь, недалеко от станции метро, где работал, проговорил сочувственно Мирабову:

- Убедил председатель? Убедил! - И, воспользовавшись паузой, сказал вдруг о том, о чем не хотел говорить из страха перед своим благодетелем: Пусть писатель... совесть... Но ведь вы, товарищ Адамбаев, не станете отрицать, что бункер есть и в доме директора Института истории религии Нахангова. Или он тоже в списке совестливых?

- Возможно... - После отповеди Мирабову, при молчаливом согласии толпы, Адамбаев почувствовал себя увереннее. - Ничего не могу вам сказать... Проверим. - И уже думал председатель градосовета идти в наступление, чувствуя размягчение среди собравшихся, даже некоторую растерянность, хотел доказывать, что самый верхний слой града - тридцать или сорок лиц, которые при любых критических обстоятельствах - урагане, наводнении, нападении, землетрясении - имеют особое право на спасение, дабы полностью не нарушилась жизнь в граде, которая зависит от их воли, ума, энергии... но вовремя промолчал, понимая, что певички и главный ювелир города как-то не вписываются в общую модель руководства по спасению...