Предки Калимероса. Александр Филиппович Македонский

— Там нет дня, который бы не сиял во всем своем блеске! — сказал мне один пленный житель Тира.

— Знаю; по этой-то причине Родос и посвящен Фре (Phre) или солнцу.

— Кто это вам, мин-гер, сказал, — отвечал Финикиец, — эта ложь не кругла, потому что Рода посвящен Фрее, покровительнице девства и любви; там вы можете видеть и храм её, на горе посреди острова; но всего любопытнее видеть там на пристани громадный лик Тора, в 70 локтей вышины, работы Лейзиппа с сыном.

— Колосс Родосский?

— Что это такое значит — Кулас Родос?

— Как что значит? просто значит Колосс, ну, то есть Колосс, просто Колосс.

— Не понимаю; по-нашему Кула, значит высота, холм, башня высокая, фирос — или Мааг, т. е. ночной огонь, или знак Ванской пристани. Все наши кулы, ваша братья, с другого берега, называют колониями.

Желание видеть Колосс Родосский превозмогло убеждения Александра ехать с ним в храм Аммона, и я выпросил у него орку, или корабль с палубой, и отправился к Родоссу.

По личной просьбе моей, морской владыка Нептун Сатурновичь Трезубов [73], дал мне в провожатые Норд-Веста, который, менее нежели в сутки, доставил меня в гавань Эдесскую. На всех парусах пролетел я между скалами, над которыми стоял — кто бы вы думали? — медный лик Александра. Это Александр в образе Тора! вскричал я, выходя на набережную.

— Как? вскричал народ — кто это говорит?

— Я вам говорю: как две капли воды, Александр!

Ужас обуял всех, ибо Оракул сказал: «чей лик изольете вы из меди, покоряйтесь тому».

— Так вот тот город, — думал я — который лежит на северной стороне острова Родосса, на холмистых скатах долины, в апельсинных и гранатных садах!.. тот город, в котором сохранялись древние законы мореплавания, та цветущая обитель, откуда выплывала на поверхность волн Океанида Родия! — Какие странности! — говорил я сам себе, проходя по Торовой площади, посреди которой возвышалась здание, в роде Еврейской синагоги. Какие странности творятся между небом и землей! — Если б перенести сюда всех читателей во время сна, и когда они проснутся, спросить их: где вы? — им бы и в голову не пришло сказать, что они в одном из давно прошедших столетий. Они бы увидели знакомое им небо, знакомое синее море, увидели бы лес мачт в пристани, кипы и груды товаров на берегу, матросов в куртках, народ в Азиатской и Европейской одежде, увидели бы черноглазых красавиц за решетчатыми окнами, и под покрывалом на улице, услышали бы говор, шум, спор, ссору, дружбу, ласки, брань, и поняли бы, что все дело основано на тех же самых отношениях, выгодах и самолюбии, на каких оно основано и в XIX-м столетии; они поняли бы, что жизнь за 22 века также сложна и разнообразна, радостна и горька, что поле усеяно знакомыми цветами: ни краска, ни запах не переменились.

— Но мы не понимаем, что они говорят? сказали бы читатели. Прислушайтесь и поймете. Вот старуха Египтянка шепчет что-то этому молодому человеку, — она часто произносит слово дщери, дщери, Она говорит про дочь свою. — Вот раздаются слова: хэ братр х-адем-у хут! [74] —Э значат: эй, брат, идем в хату. Вы поймете, что значит речь, произносимая нежным голосом из окна: ио хотео витан тао херта, че ту миннас? Это значит: я хотела видеть твое сердце, что ты мнишь, или думаешь.

Таким образом читатели могут видеть, как легко было в древности изучать языки, — да и удивительно ли — океан, покрывавший некогда землю, иссяк, раздробился на тьму морей, озер и рек; тоже случилось и с первым язьжом — Океаном: он раздробился на тьму наречий, которые цветут и покрываются тиной; как стоячая вода, вместо древних слов, Океанических гигантов, теперь речи наполнились словами-Инфузориями, которые не имеют ни весу, ни протяжений, на пример….

Но примеры можно найти во всех мелких стихотворениях и в Гомеопатической философии века, и во всех современных гениальных произведениях… Лежит у меня на душе новая наука, великая наука! Есть механика ремесленная, есть механика небесная, должна быть и механика литературы. Теперь век малого учения и многого знания… О, эта наука нам необходима! — она уже существует, действует уже на великое наше поколение, совокупилась уже с ним и плодит гениев; а мы этого как будто не примечаем!..

Но я увлекся — возвращаюсь в Родос, для того только, чтоб сесть на корабль и отправиться к куче солоду, на котором строилась Александрия.

Должно заметить, что со мной поехали из Родоса послы на поклонение Александру.

— Ба, ба, ба! — вскричал я, подъезжая к устью Нила, — когда ж это Александр успел выстроить Александрию? когда успели стены и высокие Александрии поседеть?

— Да это древний город Туна [75], - отвечал мне кормчий.

Вошли в пристань, я соскочил на берег.

— Где ж Александрия? — спросил я у одного копченого человека.

— А вот 30 кораблей в гирле, и за гирлом, на возвышении стан переселенцев Македонских, оставленных здесь Искендером Юнани; они строят новую пристань и ограды, которые и называют Александрией.

Где Александр Филиппович? — спросил я, заехав в Скендерию.

— Он поехал отсюда в степь к Амун-ра.

— А войско?

— Войско от Тира пошло сухим путем к Бабелю; а Александр Филиппович отправился под прикрытием двух полков драгун [76].

— Догоним его?

И вот, в Туне я нанял двухколёсную колесницу до границы Вавилонской области. Лихой Эфиоп, в полукафтанье и шапке, похожей на шапку «сих огромных Сфинксов» сел на козлы, гикнул и гиппопотамы понеслись стрелой.

На колеснице я заметил тьму медных блях с изображениями и гиероглифами [77].

— Откуда ты достал такую древнюю каруцу? — спросил я у Ефиопа.

— О, это та самая, на которой ездил в поход Сезос-ра! — отвечал мне Ефиоп. Она; мне досталась по наследству, от прапрадеда, который был у него кучером.

— О радость! вскричал я — продай мне ее!

— Ни за что! ни за зиале-скот! — отвечал он мне. — Узи-ра, будь мне в том свидетель!

— Ах ты Апис, или по-русски сказать пес!

— Много чести! — отвечал Ефиоп, размахивая Арабским кнутом, или сокращенно арапником.

— А Анубиса ты знаешь? — спросил я Ефиопа, желая испытать его познания в Мифологии.

— Знаю, — отвечал он, — это тоже что пса, одни у нас говорят е-пса, другие ену-пса.

— Что ж значит это пса?

— А значит это Уси-ра, главу стад; главу стад у нас изображали быком, а хранителя стад псом, т. е. пастырем; вот одни и называют его Бос, а другие пёс; а маркитанты островские еще хуже назвали… назвали вус; а Влахи прозвали быком, волом, да еще бесом, да туром; а все выходит, что, это всё один наш Ра, которого также перековеркали в руа, да в Рех.

— Ну, а Серапис что значит?

— А это-то и значит главу стад и пастырей, потому что Сер значит Царь, глава.

— По-ирански?

— По-всячески.

— Ну, спасибо, что дельно растолковал мне Эфиопскую божницу; однакож подгоняй, любезный друг.

— А что, барин, заедем к Амун-ра в Фемуис?

— Нет, мимо, некогда.

— Э, барин, заедем; чай священный обед уж готов; закусим; да и в дорогу! Кто же во время безтенья ездит, или что-нибудь делает? то, час святой, божий; дух тьмы бывает изгнан в это время.

— Нет, любезный друг, я тороплюсь.

— Ну, не моя же вина будет: заплати мне за грех; я и то в долгу нести за три греха выкупу.

— А сколько за грех выкупу?

— Каков грех; я вот отнес трех белых баранов, да и прав; а за иной грех целым стадом не откупится; наш мэфтму такой строгий, того и гляди, что даст плетку да велит самому себя бить до крови; или еще хуже, заставит стоять у храма, да питаться милостынею до тех пор, покуда Изида не народит 12 ликов божиих. А за смертный грех прикажет лечь под колесницу Узира; а кому захочется, чтоб из его костей, она, — да будет благословенно её торжественное прикосновение к земле! — выдавила мозг?…