Сегодня-позавчера (СИ)

Мои соратники, наконец, перестали брехать. Поражение потерпел библиотекарь. Иначе и быть не могло, он же - интеллигент! Егор - не интеллигент, он не может стерпеть, смолчать. Он и довел толстого до того, что библиотекарь решил отмалчиваться. А молчащего толстяка и Егору стало неинтересно подкалывать.

- Что решил, командир? - спросил Егор. До меня решил докопаться?

Я покачал головой. Боец нахмурился.

- Тут будем сидеть или прорываться будем?

Опять качаю головой. Тыкаю пальцем в землю. Ещё больше хмуриться. А ты думал, я там точку прорыва искал?

- И долго? - опять спросил Егор.

Я ткнул в Солнце, провел рукой на запад.

- До вечера? А ночью?

Я пожал плечами. Там видно будет. Вполз под танк, на расстеленную румынскую шинель, ещё одной - накрылся. Ждём. У моря погоды. Идти нам некуда. К своим - не прорваться. И, где они - свои? Что от роты осталось? А к другому подразделению выйдем - дезертирами посчитают. Мы и так - штрафники. Куда дальше то?

Пригрелся - уснул. Как тот дембель - опытный, быстрозасыпающий.

Вечер не принёс изменений. И, слава Богу! Не принёс и идей. Ни в мою голову, ни в головы моих соратников. Егор опять стал тиранить толстого. Тот изредка огрызался.

Замёрзли, как бобики. Как стемнело, покинули надёжную, но стылую крышу танка, заново откопали обвалившийся пулемётный окоп. Повалил снег. Так и лежали втроём, тесно прижавшись друг к другу, закутавшись в шинели убитых нами румын. Есть хотелось, но рот открывать не хотелось - больно.

Казалось, от холода - не уснёшь. Уснёшь. Ещё как уснёшь! Проснёшься ли? Вот в чём вопрос.

Когда меня стало морить, выбрался из уютного и хоть как-то тёплого шалаша, что мы соорудили из винтовок, вбитых штыками в землю, и шинелей румын, пошёл побродить по округе. С ножом в руках. Не таскать же пулемёт? И от румынских винтовок - понтов нет. Автоматов или даже пистолетов у нас не было. И свои - автомат и пистолет - я утопил. Растяпа!

Переходил от одного белеющего холмика к другому. Мародёрствовал. Шинели уже не снимешь - тела окоченели. Как брёвна. Пистолет искал. Не нашёл. Плохо. Это у немцев с короткостволами - богато. У каждого унтера, каждого пулемётчика, миномётчика. А тут даже миномётчики были с карабинами. Зато патронов и гранат набрал. Еду у трупов не брал. И личные вещи не трогал. Зачем они мне? Смертнику?

К дороге тоже не лез. Там, даже ночью, продолжалось скорбное шествие. Как будто какая-то бесконечная похоронная процессия. В мою сторону не стреляли - и то хорошо. По этой же причине к селу не удалось близко подойти. И в окопы штрафников не сунулся. Вдруг там румыны решили прикорнуть? Шум мне не нужен.

Вернулся к подбитому мной танку. От него отталкиваясь - нашел своих соратников. Пощупал - живые. Спали. Дети. Чисто - дети. Подстелил себе под пятую точку ком шинели, укрылся сразу двумя, сел по-турецки, стал протирать патроны найденной байковой тряпкой. Её бывший хозяин планировал портянки сделать? Будет ветошь.

В прореху штанов быстро проник холод. Не получиться по-турецки сидеть. Встал на колени, зад положил на пятники сапог. Так теплее, но долго так не усидишь - ноги затекают.

Снарядил лету до конца, зарядил пулемёт. Его бы вычистить. И смазать. В темноте? На морозе? Под снегом? Авось, вытянет.

Растолкал Егора. Промычал ему что-то. Он кивнул, натёр лицо снегом. Сел. Потом встал и пошёл по третьему кругу мародерничать многострадальные тела румын. А я забрался на его, пригретое, место. Обнял ледяной пулемёт. И мгновенно уснул.

Так больно и так неприятно! Зачем вы меня тормошите! Идите вы все на...! И в...!

- Дед, вставай! Румыны! К нам идут!

- К бою! - прохрипел я.

Но, проснулся не сразу. Последовал примеру Егора - зачерпнул снега, натёр лицо колючим снегом, что даже не думал таять при контакте с кожей. Я - хладнокровный зомби? Похоже на то. Осторожно открыл рот, сунул туда снега. Терпимо. Значит - обошлось. Заживёт. Снег был со вкусом мертвятины, пороха, взрывчатки и выхлопных газов. Мерзость. Хотел выплюнуть - застонал в голос - больно. Лошадь дал мне флягу. Толку - вода в ней замёрзла, как ни тряси.

Проснулся. Только начало сереть небо на востоке. Снег продолжал падать. Не густо, так, мелким инеем, носимый порывами легкого ветерка, почти невидимый в сереющем рассвете. Ещё подморозило. Вздохнул. Мы - выжили. Ещё одну ночь. Надо выжить ещё и день.

Что там утро принесло? Румыны. Три человека шли от дороги в нашу сторону, внимательно осматривая тела.

- Сидите тут! - говорю своим.

Беру пулемёт и ползком, раздвигая руками снег, ползу под танк. Ползу бесконечно долго. Вот и вонючий, стылый, и, уже безопасный, танк.

Выставляю ствол меж катков. Один из румын это заметил. Закричал, припадая на колено, вскидывая винтовку. Двое других - последовали его примеру.

Стреляю короткую им под ноги. Залегают.

- Идите на буй! - кричу. И стонаю - рот опять свело судорогой боли.

Стреляю опять короткой. Перед лицами румын взлетают фонтаны снега и мёрзлой земли. В меня тоже стреляют. И не только эти. От дороги бежит цепь солдат.

- На буй! - опять кричу, плевав на боль.

И ещё раз укладываю перед их лицами пули. Не понимают. Прочерчиваю цепочку фонтанчиков меж двух румын. Оглядываются. Доходит? Отделяю фонтанчиками снега ещё одного. Дошло, что не убить вас хочу, а прогнать?

- Идите на буй!

Дошло. Поползли обратно. Сначала - ногами вперёд. Потом видят - не стреляю, разворачиваются. Через метров десять один рискнул приподняться. Видят же - не стреляю. Поднялись и припустили бегом к дороге. Встретились с цепочкой, наступающей от дороги, что-то обсудили, повернулись ко мне:

- На буй! - донёс до меня ветер.

Стреляю в них. Сильно выше голов. Развернулись и припустили к дороге. Лишь один, который меня первым и заметил, вскинул руку и помахал. И ему я пострелял. Сильно завышая. Чтобы не попасть.

Бегите. Нет у меня желания сегодня вас убивать.

- Ей! Братцы-кролики! Как вы там? - кричу я в тыл.

- Нормально! - слышу голос Егора.

И это - хорошо. Сначала хотел тут остаться. Но быстро замёрз. Пополз обратно. Оба бойца лежали с винтовками в осыпавшихся окопах. С напряжением ждали завершения моего поползновения. И вот я съезжаю в окоп.

- Война временно откладывается соглашением сторон, - возвестил я.

- Ну, раз прятаться уже не надо, то надо огонь развести, - Егор довольный потёр руки друг об друга, - Лошадь, дуй за дровами!

- А что сразу я? - возмутился Сашок.

- Потому что ты - Лошадь! Понял?

- Нет!

- Заикали вы! - ору я. От боли, от стресса, от усталости, - Щас оба - нах пойдёте! Мне что вам, гля, график установить? Или, как дети, конаться будите? Я, глять, вам щаз обоим шеи намылю! В атаку на дорогу с голыми... пойдёте! Как бабы, гля, раскудахтались! Бегом, мать... Бога... душу... дивизию!

- О, у Деда челюсть прошла, - ответил довольный Егор, придавая Сашку ускорения в виде пинка, - пойду, ёмкость поищу какую. Котелок. Хоть кружку, какую.

Чему доволен такой? Что я тут вторым армейским разговариваю? Или что вообще разговариваю? А тебе-то что до моих болячек?

- Э, Конь Педальный? Ты куда рванул-то? На танк посмотри! - кричу я, - Как ты бревно целое не увидел? Да, Лошадь, горе мне с тобой! И топор с пилой прихвати. А то тоже - не увидишь.

- Глаза пилоткой обшиты, - прокомментировал Егор.

- Напоминаю - это танк. И он - не сгорел. Значит - в нем полно горюче-смазочных материалов. Улавливаешь мысль? Горючих. - Продолжил я.

Потом повернулся к Егору:

- А ты что скалишься? Уже нашёл тару, кондитер-универсал? Кого ждём? Мадьяр - в собутыльники?

Бойцы тащат бревно, пилят его двуручной пилой, колют чурбаки на мелкие колышки, разводят огонь. Топливо слить не удалось, в вот вымочить тряпку в бензине - вполне. Пошло на розжиг.

Я - бездельничаю. Типа, их контролирую, за румынами поглядываю. Вдруг - бой? А я - уставший?