Тигр. Тигр!

Джеймс ударился в слезы и плакал, и плакал о своей утраченной любви, а олениха его ласково гладила, и в конце концов он ощутил странное облегчение.

— Джеймс, — сказал Профессор, — нам нужно серьезно поговорить.

— Хорошо, сэр. Здесь и сейчас?

— Нет. Пойдем в ивовую рощу.

Они пошли в ивовую рощу.

— Вот теперь нам никто не помешает, — сказал Профессор. — Джеймс, ты должен начать разговаривать с матерью и отцом. Я знаю, что ты можешь, так в чем же дело?

— Не хочу и не буду, сэр, вот и все. Они же не говорят по-нашему, так с чего же я обязан говорить по-ихнему?

— Джеймс, они просто не могут говорить по-нашему. Тебе не кажется, что это нечестно?

— Во всяком случае, могли хотя бы попробовать.

— Я совершенно уверен, что, имей твои родители хоть малейшую возможность, они именно так бы и поступили. А теперь слушай меня внимательно. Ты — единственная связь между ними и нами. Ты нам нужен, Джеймс, в качестве дипломата. Твои родители очень хорошие люди, на «Красной горке» нет ни охоты, ни убийств, они много чего здесь сажают. Мы все живем здесь в мире и согласии. Нуда, твоя мать иногда срывается на скаутмастера и его компанию, когда выходит вешать белье на просушку, а они как назло путаются под ногами, но это потому, что у нее богемный характер. Мы знаем, что такое художники, они совершенно непредсказуемы.

— Я не буду с ней говорить, — стоял на своем Джеймс.

— Твой отец настоящий интеллектуал, и он закончил Раттере. Ты принес в нашу школу массу его идей и рассуждений. Они весьма нас стимулируют, и мы это прекрасно осознаем. Ты должен бы как-нибудь поставить его в известность, насколько мы ему благодарны.

— Он мне не поверит.

— Но ты мог бы хотя бы поговорить с ним.

— Я не стану с ним говорить. Он зашоренный, упертый старик, закоренелый консерватор. Он намертво завяз в структурированном обществе.

— Откуда у тебя все это?

— От отца.

— Ну вот, видишь?

— Нет, — мотнул головой Джеймс, — ничего я не вижу. Я не буду говорить на их языке. Пусть они сперва заговорят со мной на нашем.

— Короче говоря, ты твердо выбрал нас?

— Да, сэр.

— Вплоть до полного исключения их?

— Да, сэр.

— Тогда мне нечего больше сказать.

— Конни, — сказала Констанс Константину, — нам нужно серьезно поговорить.

— Сейчас?

— Да.

— И о чем бы это?

— О Джемми.

— А что такое с Джемми?

— Он сложный ребенок.

— И в чем же таком его сложности?

— Он медленно развивается.

— Опять та же самая песня? Да брось ты, Конни, он же научился ходить. Чего ты еще от него хочешь?

— Но он не научился говорить.

— Говорить! Слова! Слова! Слова! — Константин выплевывал это слово словно ругательство, — Я прожил со словами всю свою жизнь, и я их ненавижу. Ты знаешь, чем являются по большей части слова? Это пули, которыми люди друг в друга стреляют. Слова это оружие убийц. Язык должен бы служить прекрасной поэзии и общению, но мы его испоганили, отравили, превратили в поле соревнования и вражды. И побеждает в этом соревновании совсем не тот, кому есть что сказать, а самый ловкий и проворный. Вот и все, что я могу сказать относительно слов.

— Все верно, милый, — сказала Констанс, — и нашему сыну давно бы пора стрелять словами, а он почему-то этого не делает.

— Надеюсь, что никогда и не будет.

— Однако он должен, и нам бы нужно отвести его к врачу. У него аутизм.

— Аутизм, — сказал Профессор, — это ненормальная поглощенность своими фантазиями, доходящая до полного исключения внешнего мира. Мне доводилось видеть лабораторных страдальцев, доведенных до этого прискорбного состояния изуверскими экспериментами.

— Ты не мог бы сформулировать это в математических терминах? — спросил Кроу, — Я как-то не улавливаю смысла этих слов.

— Да, совершенно верно. Кхе-кхе. У меня тоже возникают некоторые трудности с пониманием. Я уверен, что наш уважаемый друг будет добр изложить все это попроще.

— Попроще? — спросил Белый Крыс. — Он не желает говорить.

— Не желает говорить? Боже милостивый! Да этот фонтан просто не заткнуть. Вот только вчера он ввязал меня в двухчасовое обсуждение правил ведения парламентских дискуссий…

— Он не желает говорить по-человечески.

— А-а…

— Главный questo состоит в том, способен ли он? — сказала Халдейская Курочка. — Многим рожденным под знаком Торсоса весьма difficulto…

— Таурус! Таурус! И можешь успокоиться. Джеймс вполне способен говорить, он просто не хочет.

— А что такое фантазия? — спросил Кроу.

— Галлюцинация.

— Ну а это-то что такое?

— Нечто нереальное.

— Ты хочешь сказать, что он нереален? Но я видел его не далее чем вчера, и он вполне…

— Я не намерен обсуждать сейчас метафизику реальности. Те из вас, кого она интересует, могут обратиться к моему курсу по тезису, антитезису и синтезу. В ситуации с Джеймсом нет ровно ничего сложного: он говорит с нами на нашем языке, он не хочет говорить с родителями на их языке, они встревожены.

— А что их тревожит?

— Они подозревают у него аутизм.

— Они думают, что он нереален?

— Нет, Кроу, — терпеливо сказал Профессор, — они прекрасно знают, что он реален. Они подозревают у него дикий психологический выверт, мешающий ему говорить.

— А они знают, что он говорит по-нашему?

— Нет.

— Так чего бы нам им не сказать? Тогда все сразу встанет на свои места.

— Вот ты им сам и скажи.

— Я не умею говорить по-ихнему.

— А кто-нибудь другой из здесь присутствующих умеет? Хоть кто-нибудь?

Гробовое молчание.

— Так что это блестящее предложение никуда не годится, — констатировал Профессор. — Теперь мы подходим к ключевой проблеме. Они надумали послать его в школу коррекции.

— А чем им плоха наша школа?

— Да они вообще не знают про нашу школу, тупица ты несчастный! Они хотят отдать Джеймса в школу, где он сможет научиться говорить по-английски.

— А что это такое — по-английски?

— То, как говорят они.

— О!

— Ну что же, кхе-кхе, как наш наиболее уважаемый и крупный ученый, вы, дорогой Профессор, не должны бы иметь против этой программы никаких возражений.

— Но тут возникает некая проблема, — кисло заметил Белый Крыс.

— Назовите ее нам, уважаемый сэр, опишите ее, и мы вместе подумаем, как, кхе-кхе, с нею справиться.

— Джеймс настолько привык говорить по-нашему, что, боюсь, не захочет учиться говорить на их языке.

— Но почему, мой высокоученый друг, вы сами-то этого так хотите?

— Потому что перед ним стоит перспектива Раттерса.

— Ах да, конечно. Ваша любимая альма-матер. Но я все равно не вполне понимаю, в чем вам видится трудность.

— Мы будем вынуждены от него отгородиться.

— Извините?

— Мы должны перестать с ним разговаривать. Чтобы он научился говорить по-ихнему, мы должны поломать его привычку. Никто не может говорить и на том, и на другом языке.

— Неужели же вы, Профессор, имеете в виду полный бойкот?

— Именно что имею. Куда бы Джеймс ни поехал, в его окружении неизбежно будет кто-то из наших. Мы должны поломать его привычку. Сейчас же. Для его же собственной пользы. — Профессор начал нервно расхаживать из стороны в сторону. — Он разучится говорить по-нашему. Мы его потеряем, такова уж цена. Мой лучший ученик. Мой любимец. Иначе он никогда не станет Фи Бета Каппа.

Дебютантки выглядели предельно расстроенными.

— Мы любим Джеймса, — сказали они, — Он парень на уровне.

— Ничего подобного, — возмутился Сеньор Кролик, — Он честный, лояльный, дружелюбный, всегда готовый помочь, добрый, послушный, бережливый, смелый, морально чистый и уважительный.

— Он объяснил мне про Е равно эм-цэ квадрат, — сказал Крот Кроу. — Это навело меня на мысль, которая может изменить весь мир.

— Аквариум, — провозгласила мисс Леггорн, никто не стал ее поправлять.

— Он чума, моровая язва, зануда, самый настоящий… э-э… человек, — закричал Профессор. — Ему не место в нашей школе. Мы не хотим иметь с ним ничего общего, раньше или позже он всех нас продаст. Бойкот! Бойкот! — И тут он совсем сломался. — Я тоже люблю его, но нам нужно быть твердыми. Мы потеряем его, но сделаем это исключительно ради него. И кто-то должен сказать принцессе.