Поп и пришельцы

в XIX веке полотняному заводчику Толоконцеву, и сиротливые торговые ряды в две лавки, где по утрам несколько несговорчивых косноязычных старух безнадежно продают рыбу.

В тонированных окнах «Монстра» отражалась стремительно наступающая ночь – красноватая луна и первые звезды. Потом нижний этаж показал вползающий по пандусу джин, а спустя минуту в зеркальном стекле отобразились Опарин, отец Герман и Мрыхов. Отражение Стасика оказалось куда более ярким и определенным, нежели сам Стасик.

До опаринского кабинета путешествовали по холлу, похожему на пещеру, с маленьким неусыпаемым фонтанчиком, мимо вахты, где с трудом помещался очень сильный мужчина с автоматом на коленях. На окошечке стояла табличка: «Просьба вахтера не беспокоить». Мужчина глядел на мониторы и кнопки, расположенные на столе группами. Опарин сунул в турникет карточку, и все трое вошли в коридор, затем погрузились в лифт. Долго ехали, потом еще долго шли. Что-то моргало красным из полутьмы, и Стасик думал о том, как хмурый охранник видит у себя на мониторе, как они шагают по коридорам, то и дело сворачивая за угол.

Наконец Опарин открыл одну из тысячи безмолвных дверей, и они оказались в небольшой комнате, густо заставленной мебелью. В потолке имелся стандартный люминесцентный светильник, но Опарин проигнорировал его и зажег настольную лампу с обычной лампочкой. Стасик остался при входе, беспокойно переступая с ноги на ногу. Отец Герман сел на смятый кожаный диван, когда-то очень удобный и дорогой, а теперь словно набитый комками. Опарин грузно опустился на стул и включил компьютер. Подозвали Стасика. Минут сорок длилась нравственная пытка – составлялся фоторобот приезжих, встреченных Мрыховым на остановке. Стасик, красный от волнения, тихим голосом объяснял, что Корнея он вообще толком не рассмотрел – видел только, что футболка на нем с наворотами.

С Громовым (или Рыковым), которого Стасик видел вблизи и вроде бы мог описать, выходило еще хуже. Иван Ильич терпеливо менял на мониторе лбы, носы – ничего не помогало. Стасик с ужасным хрустом заламывал под столом пальцы, кусал губы, тихо мычал и время от времени безнадежно водил головой. Наконец Опарин откинулся на стуле, сонно посмотрел на изображение – волосы над пустым овалом лица – и сказал, что пойдет, пожалуй, к автомату за «Байкалом». И прошел через комнату – очень большой, усталый и упрямый.

Стасик заплакал, шевеля губами и неотрывно глядя в монитор. Спустя три минуты экран милосердно погас, и по нему, мимо кирпичной стены, заросшей вьюнками, пошла электронная кошка. Она то садилась и чесала ухо, то снова шла, то ныряла в подвал, чтобы появиться на крыше. К несчастью, скоро вернулся Опарин с тремя банками «Байкала» – в конце дня все прочее из автомата успевали выгрести – небрежно уничтожил кошку, и на Стасика вновь уставилось слепое лицо.

Стасик отчаянно сказал:

– Я не вижу его.

Опарин повернулся вместе со стулом. Под опаринским взором Мрыхов затрепетал, как плотвица, выброшенная на траву.

– Ты ведь его