Патент Сверхновой

В эфире царил такой треск, что на этот раз сомнений не было: его не услышат. Громадные, вылезающие за пределы ленты пики ползли из-под пера самописца радиотелескопа. В потолочных окнах стояла глухая темнота: их завалило снегом.

Сквозь шум ветра донесся странный гул. У Евгения мелькнула мысль, что это падает мачта с ветродвигателем или радиотелескоп. Но какая сила могла бы повалить многотонные, на бетонной основе махины? Что-то очень тяжелое, громадное обрушилось вдруг на домик. Прогнулась, заскрипев, крыша, стены выпятились внутрь комнаты, погас свет. Евгений пробрался к окну. Оно было так же непроницаемо, как стена. Что-то снаружи закрыло стекла. Евгений бросился к выходной двери и распахнул ее: дверь открылась внутрь — предусмотрительность, полезная при заносах. Но перед ним оказался не снег, а большой камень, перегораживающий весь дверной проем. Щели между камнем и стенкой домика были забиты снегом. Аварийный люк в кухне не открывался, потолочные окна тоже. И Евгений понял, что произошло. С гор обрушилась лавина. Что вызвало ее, неизвестно. Но выйти из домика невозможно.

Продуктов, правда, запасено надолго, дрова есть, хотя пользы от них мало: труба дымохода забита. Домик, сверхпрочный, сверхудобный, превратился в герметичную нору. И воздуха не хватит надолго. Все это небольшое, тесное пространство начнет заполняться углекислым газом… От этой мысли стало не по себе. Евгений сжал кулаки, стиснул зубы, прищурился в темноте: нельзя дать вырваться страху.

Ветродвигатель, должно быть, свалило. Остались аккумуляторы. Их энергию надо расходовать очень экономно. Сигнал бедствия — вот что надо передавать все время. Не подробное описание случившегося и не объяснения, а координаты поста и сигнал бедствия. И только. Круглые сутки, за исключением нескольких часов сна. Начиная с этой же минуты.

Радиосводки с поста «Предгорный» перестали поступать на станцию в конце сентября. Факт потребовал бы немедленных действий, если бы речь шла только об одном этом посте. Но молчали все пятнадцать. Быть может, люди на них исправно и аккуратно передавали в эфир полученную информацию, а может быть, их уже не было в живых. Никто не знал этого из-за радиобури.

Начальник станции Гуров через два дня после того как поступил последний сигнал, вызвал самолет и трех человек из спасательной команды. Облет постов начался.

Все были живы, все здоровы. Единодушно жаловались только на дьявольский треск в эфире, на недавнюю сильную метель.

— Она уже отшумела, — успокаивал Гуров. — Радиобуря — максимум деятельности Сверхновой — скоро тоже пойдет на убыль. Эфир очистится, и начнется наша прежняя прекрасная жизнь. Вы у меня молодцы, ребята!

Так Гуров облетел четырнадцать постов, подбодряя, объясняя и успокаивая. Оставался последний — самый дальний, самый глухой — пост Евгения Сыркина.

Самолет прошуршал лыжами по снегу и остановился. Спасатели выскочили. Летчик тоже вышел.

Все встали поодаль от самолета, чтобы ничто не мешало видеть оба берега в свете вращающегося прожектора.

Один берег крутой, другой пологий. На крутом чернеет незанесенный склон, на пологом — груда камней.

— Место я помню отлично, — проговорил Гуров. — Но здесь же совсем не то.

— Координаты точны, — отозвался летчик.

Помолчали, вглядываясь.

— Что-то поблескивает, — один из спасателей показал на самый верхний камень гряды. — Видите?

И вправду, всякий раз, когда луч скользил по тому месту, что-то загоралось, будто вылетало мгновенное пламя. Спасатели бросились бегом.

Краешек отполированной металлической лопасти торчал из снега.

— Ветродвигатель, — сказал подоспевший Гуров.

Лопаты застучали о камни, полетели комки грязного желто-серого снега. Камней становилось все больше и больше, некоторые приходилось откапывать руками. Расчистили вторую лопасть. Стали спускаться вниз. Такого еще в их практике не бывало. На всех других постах метеорологи, заслышав шум самолета, выбегали из домиков и мчались к месту посадки. Здесь встретили их молчаливые следы катастрофы…

— Лавина была, — Гуров вздохнул. — План поста дайте, пожалуйста.

Ему подали планшет. Он осветил его фонариком, приложил масштабную линейку.

— Пятнадцать метров прямо на восток — и встанем над крышкой люка.

Копали несколько часов. Светили два фонаря да самолетный прожектор. Настроение у всех было подавленное: мысль о зрелище, которое предстояло вот-вот увидеть, не радовала.

Евгений Сыркин не мог остаться в живых под такой грудой камней и снега. Допустим, его не раздавило. Но буря пронеслась две недели тому назад. За это время он должен был погибнуть от недостатка кислорода.

Спасатели продолжали работу, углубляя каменистую воронку. И когда фонари уже перестали освещать дно, послышались глухие удары снизу…

Все разместились в рабочей комнате. На обеденный стол поставили сразу оба фонаря. Евгений Сыркин вглядывался в лица товарищей, тряс руки. Он никак не мог опомниться.

— А я уж думал: все! Завещание написал! — он потряс над головой бумажкой. — Все изложил, как было. Для науки! Последние наблюдения вписал. И тут задыхаться начал. Сознание потерял. Очнулся — воздух чистый, свежий. Никогда не дышал таким — ни в лесу сосновом, ни на берегу морском.

— Любопытно. — Гуров сидел вполоборота на стуле, покачивал лохматой головой. Борода его терлась о воротник пальто. — О причине не задумывался?

— Должно быть, слой снега и камней неплотный. Где-то открылась течь воздуха.

— Не знаю, не знаю. Судя по всему, щелей не было.

— Давайте ужинать, — пригласил Евгений. — Вытащим стол на середину.

Он первым взялся за ножки стола, ему помогли. На освободившемся пространстве все увидели ящик с землей. Из него, распрямляясь, покачиваясь на длинных стебельках, поднимались необыкновенные цветы: с серебристыми широкими лепестками, со слегка вогнутыми, без остроугольной части листьями, напоминающими боковую поверхность цилиндра.

— Что это? — Евгений провел пальцем по листу. — Я ничего не сажал, не сеял…

— Сами выросли? — спросил Гуров.

— Да, да! — Женя поднял глаза к потолку, припоминая: — Нашел я на огороде что-то похожее на картошку, принес, спрятал сюда, чтоб не мешалась. Смотрите: выросло!

— Когда-то я занимался ботаникой, — Гуров наклонился, понюхал цветок. — Оставил, черт побери… И вот жалею. Пригодилось бы первый раз в жизни. Но, напрягая всю свою память, могу сказать: ни цветов таких, ни листьев не видел.

— Ну, ладно. — Евгений достал белую скатерть, развернул ее. — Вырос и вырос! Будет у нас ужин с цветами.

А Гуров все наклонялся, щупал цветы, шептал что-то.

Ели и пили долго, потом пошли восстанавливать ветродвигатель. Наконец, усталые и замерзшие, улеглись спать. Евгений спать не собирался. Ему хотелось после долгого молчания поговорить с живыми людьми. И, кроме того, он слишком много спал в недавней полной темноте. А что, если поговорить с соседними постами! Как они там? Он надел наушники и услышал четкий сигнал приема. Эфир был чист — ни хрипов, ни тресков не раздавалось. Сверхновая исчезла.

Евгений работал, не отрываясь, до полуночи. Потом встал и глубоко вздохнул. Все спали вповалку. Один лишь Гуров бодрствовал. Он сидел, прислонившись спиной к стене, и думал. Бородка его была всклокоченной, в руке дымилась сигарета.

— Вы не спите? — удивился Евгений.

— Все размышляю, — отозвался тот. — Энергетика процесса, вы понимаете? Цветок вырос у вас в полной темноте, иначе вы бы раньше его заметили, не так ли?

— Конечно!

— Но ведь растение не может развиться в темноте! — Гуров заволновался. — Не может поглощать углекислоту и выделять кислород, который вас спас, чудак вы этакий! Фотосинтез — знаете такое слово? Химические реакции начинаются в зеленом листе не раньше, чем на него упадет луч света. Предпочтительнее всего солнечного. Но можно и от лампы накаливания, и от газонаполненной. И от керосиновой. И от свечки, на худой конец. Лишь бы фотоны, так сказать, летели. А у вас их не было. Ведь вы даже спичкой не чиркнули. Верно?