История человечества

— Все равно — удачи! — крикнул я и поскакал в западном направлении.

Откуда взялся этот мир? Наши предки решили, что им не надо этого знать, ипопросили Капитанов лишить их этого знания. Возможно, я на их месте поступилбы так же, но иногда сожалел об их решении. Одно мне известно твердо: как-тораз Капитаны спустились со своих орбитальных станций, разбудили тех, ктовыжил после Великой Катастрофы, вывели их из пещер, где они спали, иповедали правду о мире. Капитаны предоставили нашим предкам выбор: житьнаверху, на станциях, или на земле. Кое-кто из предков слетална станции, чтобы осмотреться, но там, видимо, оказалось совсем худо, потомучто никто не вызвался туда переселиться. Капитанов это не удивило: они самибыли невысокого мнения о своем образе жизни, и у наших предков появилосьподозрение, что Капитаны считают себя ответственными за то, что случилось смиром. Но так это или нет, Капитаны оказали нам большую помощь. Они спросилиу предков, хотят ли те помнить прошлое или предпочитают его забыть; по ихсловам, у них были устройства, стирающие память. Видимо, наши предки несмогли бы дальше жить с памятью о стольких смертях — и они избрали забвение.К тому же они решили отказаться от многих достижений старого мира, поэтомумы остались только с ружьями, лошадьми, гидропоникой — и это все, не считаянаших хобби (как у того типа с золотым шлемом и машиной-пузырем), а такжебольниц.

Больница в Эджвилле представляла собой длинное серебристое здание без окон,где нам делали инъекции и где мы беседовали с Капитанами. Стоило нажатьчерную кнопку на серебристой панели — и на экране появлялось изображениеКапитана. Капитаны были каждый раз разные, но все похожи друг на друга и всескрывали от нас свои имена. На вопросы они отвечали только: «Я — КапитанЮжного Дозора». У них были худые бледные лица и влажные красные глаза; все,как на подбор, тощие, нервные, маленькие.

Откуда взялись обезьяны и тигры? Наверное, в пещерах спали и животные. Нашипредки могли бы попросить Капитанов не оживлять их, но потом решили, чтовраги сделают людей сильнее. Раньше я ненавидел за это наших предков, хотяпонимал их резоны. Они хотели жизни, полной риска, способной закалить нас,научить полагаться на собственные силы, и они этого добились. Глядя с нашегоКрая в сторону проклятой тьмы на противоположной стороне пустыни, мы какбудто заглядывали во временной провал между сегодняшним днем и гибельюстарого мира и испытывали тошноту. Одно это было почти невозможно вынести. Кэтим испытаниям добавлялись другие: Плохие Люди сжигали наши дома и кралинаших женщин. Обезьяны крали наших детей. Тигры смущали нас своей красотой исилой... Возможно, последнее было самым невыносимым.

Этим исчерпывались мои познания об истории человечества. Я и сейчас знаюнемногим больше. Для ясной картины мироздания сведений явно недостаточно, нона протяжении уже семисот лет никто не желал иных познаний.

Как-то раз меня разбудил перед рассветом запах снега. Снег означалопасность: появление обезьян, а возможно, и тигров. Обезьяны пользовалисьснегопадом, чтобы проникнуть в город. Я перевернулся на спину. Кири спала,ее черные волосы рассыпались по подушке. В окно лился лунный свет, стираяморщины с ее лба и из-под глаз, и она снова выглядела восемнадцатилетней. Наее голом плече была видна татуировка дуэлянтки — маленький ворон. У нее былизаостренные черты лица, но настолько гармоничные, что эта заостренность невредила ее красоте: Кири напоминала ястреба, превратившегося в женщину.

Я испытывал соблазн разбудить ее для любви. Впрочем, назревал сильныйснегопад, и ей предстояло восхождение на перевал для отстрела обезьян,пытающихся спуститься в город, поэтому я решил дать ей выспаться. Я встал скровати, натянул фланелевую рубашку, брюки, кожаную куртку и на цыпочкахвышел в прихожую. Дверь в комнату Бредли была распахнута, его кроватьпустовала, но я не стал волноваться: мы в Эджвилле не нянчимся со своимидетьми, а даем им свободу и позволяем самостоятельно познавать мир. Если чтоменя и беспокоило, так это то, что Бредли с некоторых пор снюхался с КлеемФорноффом. Никто не сомневался, что Клей превратится в конце концов вПлохого Человека, и я надеялся, что у Бредли хватит ума вовремя от негоотойти.

Я захлопнул дверь дома, вдохнул полной грудью морозный воздух и зашагал погородку. Наш дом стоял в глубине каньона, и в пронзительном свете луны можнобыло различить каждую досочку на любой из многих сотен крыш над густооблепившими склон домами. Мне были видны колеи на улицах, блуждающие в ночисобаки; лунный свет отражался от тысяч окон и от серебристого прямоугольникабольницы в центре города. На углах несли караул лишенные листвы деревья;казалось, в горловину каньона вползает с голой равнины темнота. Мнечудилось, что стоит напрячь зрение — и я различу за стенами хрупких строенийсияние всех восьми тысяч человеческих душ.

Я зашагал легкой походкой вниз по городу. Повсюду меня поджидаланепроницаемая тень, в небе искрились льдинки-звезды. Мои башмаки выбивализвонкую дробь по замерзшей земле, изо рта вылетал густой пар. Из хлева залавкой Форноффа раздавалось похрюкиванье свиней, которые видели десятый сон.

Лавка Форноффа, а попросту — сарай, освещенный тусклым фонарем, был по самуюкрышу забит мешками с мукой и садовым инвентарем; вдоль стен тянулись полкис едой — в основном, сухой и консервированной. Метлы, рулоны ткани,разнообразный инструмент и разная всячина забивали все помещения; сзадирасполагался ледник, где Форнофф хранил мясо. Вокруг пузатой печки сидели наящиках из-под гвоздей несколько мужчин и женщин, попивая кофе и негромкопереговариваясь. При моем появлении они приветственно замахали руками. Пыль,плавающая в оранжевом свете, походила на цветочную пыльцу. Черная печкапотрескивала и источала жар. Я поставил ящик и сел.

— Где Кири? — спросил Марвин Бленкс, высокий худощавый человек с лошадинойфизиономией. На его подбородке красовался пластырь, которым он заклеил порезот бритвы.

— Спит, — ответил я.

Он сказал, что подберет для нее лошадь.

Остальные составляли план кампании. Здесь были Кейн Рейнолдс, ДингиГроссман, Марта Алардайс, Харт Менкин и Форнофф. Присутствующим было оттридцати до тридцати пяти лет, только Форнофф выглядел старше: внушительныйживот, морщинистая физиономия и окладистая седая борода. Потом появилась сподносом горячих булочек Келли Дресслер — молодая женщина двадцатипяти-двадцати шести лет, похожая на норовистую кобылицу. У нее была смуглаякожа, глаза цвета черной смородины, каштановые волосы до плеч, ладнаяфигурка. Под шерстяной кофточкой выпирали соски, брюки в обтяжку грозилитреснуть. Она была вдовой, недавно переселившейся из Уиндброукена, ипомогала хозяину лавки.

В общем, присутствие Келли одновременно согревало и раздражало меня. Кири невозражала, если я в кои-то веки позволял себе шалость, однако я знал, какойбудет ее реакция, если у меня появится серьезная связь на стороне, а Келлипредставляла собой именно такой соблазн: в ней чувствовалась как раз тасмесь необузданности и невинности, которая не оставляла меня равнодушным.Когда старина Форнофф сообщил, что поручает мне с Келли стеречь фасад лавки,я отнесся к этому двояко. Поручение было продуманным: Келли — новенькая, яне очень ловко обращаюсь с винтовкой, а к лавке нелегко подобраться; лучшегоместа для нас обоих нельзя было придумать. Келли игриво заулыбалась и дажепроехалась грудью по моему плечу, подавая мне булочку.

Я собирался сам сходить за Кири, но снегопад начался раньше, чем я ожидал.Марвин Бленкс встал и вышел, сказав, что сейчас еепривезет. Остальные тоже разбрелись, поэтому вьюжный рассвет мы с Келливстретили вдвоем, сидя у двери лавки под одеялом и сжимая винтовки. Небобыло серым, снег валил большими хлопьями, как драная, грязная шерсть, иветер разносил его во все стороны, завывая и не боясь ругани, котораянеслась в его адрес от канав и с обледенелых крыш. Даже дома напротивоположной стороне улицы были плохо различимы за снежной пеленой.Погода была хуже не придумаешь, поэтому я не стал уворачиваться, когда Келлиприжалась ко мне, крадя у меня тепло, но даря в обмен свое.