Голоса времени

Он махнул им на прощание рукой и отошел. В стекле окна он еще видел, как Калдрен внимательно приглядывается к нему.

Он вошел в здание отдела неврологии и несколько минут стоял чуть ли не счастливый в холодном вестибюле. Наклонам головы поздоровался с медицинскими сестрами и вооруженными револьвером стражником у столика привратника. По каким-то странным причинам, которые он никогда не мог себе уяснить, спальные залы блока всегда были полны зевак, большей частью чудаков и сумасшедших, которые пришли сюда, чтобы предложить больнице свои магические антинаркотические средства. Часть из них были и нормальными людьми. Многие прибыли с тысячемильных расстояний, гонимые, видимо, странным инстинктом, как мигрирующие животные, чтобы осмотреть место, в котором навеки упокоится их род.

Пауэрс прошел коридором, который вел к конторе администрации, взял ключ и через теннисный корт дошел до бассейна на противоположной стороне двора.

Бассейном уже несколько месяцев не пользовались и замок в дверях действовал только благодаря стараниям Пауэрса. Войдя внутрь, он замкнул за собой дверь и, медленно двигаясь по некрашенным доскам, дошел до самого конца – наиболее глубокой части бассейна. Он остановился на трамплине и минуту смотрел на идеограмму Уайтби. Идеограмма была кое-где прикрыл мокрыми листьями и клочками бумаги, но образ все еще можно было разобрать. Он занимал чуть ли не все дно бассейна и на первый взгляд припоминал как бы огромный солнечный диск с четырьмя радиальными плечами – примитивную юнговскую мандалу.

Раздумывая, что склонило Уайтби выбить незадолго до смерти эту странную фигуру, Пауэрс внезапно заметил что-то движущееся по середине диска. Черное, покрытое скорлупой животное длиной в фут возилось в грязи, с трудом приподнимаясь на задних лапах. Скорлупа животного была изрисована и в какой-то степени напоминала панцирь армадила. Дойдя до края диска, животное на секунду задержалось, заколебалось, после чего отступило обратно к центру, не желая, или не имея возможности перейти узкий ровик.

Пауэрс осмотрелся вокруг, потом вошел в одну из кабин, окружающий бассейн, и сорвал с заржавевших держателей небольшой шкафчик для одежды.

Держа его, он спускался по хромированной лестнице на дно бассейна и приблизился к явно обеспокоенному животному. Оно пробовало бежать, но он схватил его и впихнул в шкафчик.

Животное было тяжелым, весило по крайней мере не меньше кирпича. Пауэрс дотронулся до массивного оливкового панциря, из которого высовывалась треугольная голова, похожая на голову ужа. Он смотрел на ороговевшие конечности, которые видом напомнили ему вдруг шипы птеродактиля. Минуту он приглядывался морганиям глаз с тремя веками, смотревших на него со дня ящика.

– Ожидаешь сильной жары, – сказал он тихо.

– Этот свинцовый зонтик, который на себе носишь, должен тебя охлаждать…

Он закрыл дверку, вылез из бассейна, прошел через контору администратора и направился к своему автомобилю.

«…Калдрен все еще за что-то на меня обижен (написал Пауэрс в своем дневнике). По каким-то причинам не хочет согласиться со своей изоляцией, постоянно вырабатывает новые ритуалы, которые должны заменить ему часы сна. Я должен быть, быть может, сказать ему о своем быстро приближающемся нулевом рубеже, но он наверняка воспринял бы это как последнее, непростительное оскорбление. Я имею в избытке то, чего он так отчаянно жаждет. Неизвестно, что могло бы случиться. К счастью, эти мои ночные кошмары в последнее время пока ослабели…

Отодвинув дневник в сторону, Пауэрс наклонился над столом и некоторое время смотрел через окно на белое дно высохшего озера, тянущееся до самого горизонта. На расстоянии трех миль, на противоположном берегу, в ясном воздухе второй половины дня вращалась чаша радиотелескопа; с его помощью Калдрен неустанно вслушивался в Космос, бродя в миллионах кубических парсеков пустоты, как кочевники, открывающие море на берегах Персидского залива.

За спиной Пауэрса мурлыкал климатизатор и холодная струя воздуха расплывалась на светло-голубых стенок комнаты, едва видных в сумерках.

Снаружи воздух был ясным и тяжелым, из зарослей позолоченных кактусов тут же под окнами клиники выливались волны жара, разливаясь по острым террасам двадцатиэтажного здания неврологии. Там, в молчащих спальнях, изолированных замкнутыми ставнями, неизлечимых спали своим бессонным сном. Было их уже в клиники больше пятисот, обитателей форпоста гигантской армии сомнамбуликов, выполняющей свой последний марш. Едва пять лет минуло с тех пор, как в первый раз распознали симптомы наркомы, но огромные правительственные больницы уже были готовы к приему тысяч. Случаи наркомы становились со дня на день все более многочисленными.

Пауэрс почувствовал себя усталым. Он глянул на руку, туда, где обычно носил часы, задавая себе вопрос, сколько еще времени до восьми, до начала его сна на этой неделе. Он засыпал сейчас всегда перед сумерками, и знал, что вскоре подойдет его последний рассвет.

Часы были в кармане и он напомнил себе, что решил его уже никогда не использовать. Так что он сидел, присматриваясь к книжным полкам, располагавшимся напротив письменного стола. На них был ряд переплетенных в зеленое публикаций Комиссии по Атомной Энергии, которые он принес сюда из библиотеки Уайтби, как и статьи, в которых Уайтби описал свою работу в Тихом океане после взрыва водородной бомбы. Многие из них Пауэрс знал чуть не наизусть, читал их сотни раз, стремясь понять последние открытия умершего биолога. Насколько легче было бы забыть Тойнби!

Черная стена где-то в фоне сознания бросила тень на его мысли и на секунду у него потемнело в глазах. Он вытянул руку за дневником, думая о девушке, которую видел в машине Калдрена (Кома, как назвал ее Калдрен; еще одна сумасшедшая шутка Калдрена) и ее замечанию о Ногухи. Аналогия касалась, вероятно, больше Уайтби, чем его. Чудовища в лаборатории были только порождениями воображения Уайтби, как к примеру, та панцирная жаба, которую он нашел утром в бассейне. Думая о Коме и о дружеской улыбке, которую она ему подарила, он записал в дневнике.

«Проснулся в 6.33 утра. Последний визит у Андерсона. Он дал мне понять, что дальнейшие визиты лишены смысла и лучше буду чувствовать себя в одиночестве. Заснуть в восемь? (Предопределенность сроков меня поражает).

Он остановился на секунду, потом добавил:

«Прощай, Эниветок!»

2

С девушкой он встретился на следующий день в лаборатории Уайтби. Он поехал туда сразу после завтрака, забрав с собой зверька, найденного в бассейне; он хотел заняться им, прежде чем тот умрет. Единственный панцирный мутант, на которого он наткнулся до этого, едва не оказался причиной его смерти. Месяц назад, когда он ехал вокруг озера на автомобиле, то ударил передним колесом в зверька, уверенный, что попросту раздавит его. Но насыщенный свинцом панцирь животного выдержал, хотя внутренности были разможжены, сила удара столкнула машину в кювет. Он взял тогда с собой панцирь, взвесил его позднее в лаборатории и обнаружил, что тот содержал около 600 граммов свинца.

Многие разновидности растений и животных начали производить тяжелые материалы, которые должны были служить вам радиационная защита. В горах, лежащих по ту сторону пляжа, двое старых золотоискателей пробовали заставить работать брошенные восемьдесят лет назад золотодобывающие машины. Они заметили, что растущие вокруг шахты кактусы покрыты желтыми пятнами. Анализ показал, что растения начали поглощать количества золота, оплачивающиеся при переработке, хотя содержание золота в залежи было ниже границы оплачиваемости. Таким образом старая шахта начала в конце концов приносить прибыль.

Проснувшись в то утро в 6.45 на десять минут позднее, чем в предыдущий день (он констатировал это, слушая по радио одну из постоянных утренних программ) – он неохотно съел завтрак, около часа запаковывал книги, после чего адресовал посылки брату.

Получасом позднее он уже был в лаборатории Уайтби. Лаборатория помещалась в геодезическом куполе стофутового диаметра, построенном рядом с квартирой, на западном берегу озера, на расстоянии около мили от летней резиденции Калдрена. Вилла не использовалась со времени самоубийства Уайтби.