Сделали!

Дэвид Дж. Шоу

Сделали!

В двадцати ярдах от него Джембоун, в синем луче прожектора, издал достойный хорошей баньки вопль и скакнул вверх, сжимая одной рукой промежность, а другой — членообразный радиомикрофон. Ахтунг, перцы!

«Шизует, — подумал Ники. — Хочет сесть на шпагат».

Это выглядело извращенно, чувственно. Ники было больно смотреть, как Джембоун приземляется в идеальном шпагате, — больно смотреть, как хозяйство певца с грохотом опускается на подмостки. Ники содрогнулся.

Больно думать, что они только что наплевали на свою страховку. Ведь Джембоун обещал, ах, как он обещал…

Суперчистые подростки в танцующем партере глотали все без разбору. Они только что сказали «нет» наркотикам, сексу, чему-то там еще, и у них осталась только музыка — заполнять их пустые извилины.

Музыка напоминала шум аварийной посадки военного транспортного самолета на футбольный стадион. Только громче. Даже с учетом «Стингеров» и дважды обколотых фэнов.

Ники занимал стратегическую высоту за стояками усилителей Хай-Фай. На противоположной стороне сцены он видел стадионного менеджера, стоявшего по колено в тумане из СO₂, и вид тот имел совсем не радостный. Черт возьми, да у этого надутого пижона блокнот. Он грыз карандаш и потел. Ники знал, что у него в ушах затычки из воска, и готов был поклясться, что у этого парня волосы отступают к затылку, когда гремит музыка.

А блокнот нужен, чтобы прикинуть примерный ущерб, нанесенный арене.

«Пиши-пиши, мать твою, — подумал Ники. — Мы тут тебе зажжем».

Условия их скороспелого закулисного соглашения предполагали, что, если руководство арены позволит металлической группе «Газм» выйти за рамки полуторачасового шоу и исполнить кое-что «на бис», на чем настаивал Джембоун, здание к утру будет по-прежнему стоять на месте. «Ладно, — подумал Ники. — Все четко». «Газм» выскочил обратно под аплодисменты и вопли настолько осязаемые, что волосы на голове шевелились. Ребята прогнали «Вызвать полицию» (пассаж с сиреной неизменно поднимал толпу на ноги), «Тяжелую машину» и «Спикера на танке». Группа убежала со сцены и тут же, разбрызгивая капли пота, прискакала обратно, чтобы исполнить «Мотопилу» и «Слишком крутой, чтобы прятаться».

«Самое то, — подумал Ники. — Джембоун уже разделся до блестящих плавок. Народ заводить больше нечем. Ему остается разве что перерезать себе глотку и сигануть в зал. Или это, или еще одну песню „на бис“.

Но покупатели, которые всегда правы, почуяли, что дело идет к концу, и не собирались этого допускать. Они знали, как отыметь Джембоуна, не хуже, чем он знал, как отыметь их. Когда он их дразнил, они отвечали вожделением. Когда он сквернословил и топал, они выпадали в осадок.

Стадионный менеджер уже готов вырубать энергию. Его позывы для Ники не менее очевидны, чем смысл какой-нибудь статьи контракта.

Все были на ногах — яростно прыгали, рвались к сцене, напирали на заграждения и охранников небольшими поначалу волнами, перерастающими в девятый вал. Это будет порыв, бездумный, как оползень, единодушный, словно муравьиная армада.

Будет буйство. Ники не думал, он знал. Более десятка лет тяжких турне отточили его способность ощущать это на клеточном уровне. Он тоже функционировал как инструмент — не музыкальный, но существенный для „Газма“.

Ники наблюдал, как Хай-Фай раскладывает их и управляется с бас-гитарой. Длинный гладкий „Фендер“, безмятежный, как любая „девочка“. „Девочка“, облаченная в кожаный синий „прикид“ — не до конца, так чтоб играть не мешало. Ники мог бесконечно смотреть на нее, и не только смотреть, но еще она была чертовски хороша…

Ники мотнул головой, словно стряхивая сон. „Завязывай! Этот концерт может оказаться для нас последним“.

Разделение труда состояло в том, что группа занималась музыкой, а Ники — заморочками. Сейчас он понемногу начинал заходить в завод, потому что он-то свою работу сделал… а группа вот-вот пустит коту под хвост его недюжинный дипломатический опыт. Ох уж эти сдвинутые рокнролльщики.

У него мелькнуло воспоминание о череде исков, преследовавших группу во время туров восемьдесят девятого года. Кайф беспредметный! Сегодня все может кончиться. Кожа у него зудела, но не от музыки, а от только что возникшего, слегка тошнотворного предчувствия. Усилители были установлены так, чтобы группа в наименьшей степени ощущала напор. Возможно, имеет его все-таки, глухо долбит по затылку, вызывает дурные мысли. Задача всего этого дорогого, окружавшего его оборудования состояла в том, чтобы вбирать огромные объемы необработанного воздуха, придавать ему форму и распихивать по всей арене. Обычно Ники надевал наушники. Если бы ему не нравилось, когда так громко, он мог бы заняться продажей земельных участков.

Стадионный менеджер стер цифру и вписал карандашом другую. О Господи.

„Газм“ завернул „Смертельный выстрел“ в дикий джем. Ники видел, как Нацист Курт врубил свой „Маршал“ на макс. Видел это и Хлеб от ударной установки. Пот разлетался мелкой пылью от поверхности барабанов, а вместе с ним отскакивали и щепки. У правого колена у Хлеба был колчан запасных палочек, и он мог их заменять, не пропустив удара. Хлеб смотрел на Нациста Курта, потом Двойное Очко посмотрел на Хлеба и пришпорил свои машины, усиливая ведущую партию от уровня мигрени до „найти и уничтожить“. Лиз-Аху тоже пришлось поддать, иначе б его уделали. Арчи, музыкант, придававший „Газму“ гитарную тяжесть, делал то же самое. Джембоун ощущал грохот по мониторам.

„Итак — все“, — подумал Ники.

Лиз-Ax, Арчи и Двойное Очко сошлись своей знаменитой забойной „тройкой“. Толпа была не просто готова к этому, она этого ждала.

Народ счел это за повод озвереть еще пуще.

Ники знал — народ легко продержится дольше, чем группа. Без вранья — так и без балды. Он отскочил на шаг, чтобы взглянуть на теха по звуку Роки, сидевшего в наушниках за пультом. Красные и зеленые индикаторы своевременно вспыхивали по всей панели. Электроэнергии они потребляли жуткое количество. На каждого члена группы приходилось по три человека „команды“, девочек и мальчиков, которые отрабатывали свои бабки потом и кровью на каждом шоу. Их всех подбирал Ники — бродяги, которые могли потреблять „Кэмел“ блоками, а метелок — упаковками, но истинным кайфом для них были адреналин, эндорфин, ток метаболизма.

Ники выдохнул. Бешеный ураган звука чуть не вогнал воздух ему обратно в глотку. Он переместился на свою правильную точку.

У Ники с Джембоуном на все случаи жизни существовал язык знаков. Время от времени певец поглядывал влево от сцены, чтобы увидеть, нет ли у Ники пожеланий.

Стадионный менеджер таращился на Ники сквозь синюю дымовуху и атмосферные разводы музыки. Решив, что Ники обратил на него внимание, он постучал по своим часам.

Ники всеми фибрами души ощутил ненависть. В чистом виде. Не к группе, а к собравшимся в зале вампирам, к этому говнюку в тройке от „Сирс“, который косится на Ники взглядом директора школы, плотно сжав побелевшие губы. Словно два червяка сношаются, подумал Ники.

Ники нарочито учтиво кивнул блюстителю.

В это мгновение Джембоун повернулся.

Не отводя взгляда от менеджера, Ники поднял сжатую в кулак правую руку так, чтобы Джембоун видел, а левой — обхватил запястье.

Джембоун получил свое.

Он крутанулся на носочке, поднял, потом опустил свой кулак, и вся группа тут же, с полутакта рванула на другой свой хит „Никогда не сдавайся“. Это был четкий ход, гарантировавший успех, и публика настолько обалдела от внезапного перехода, что первые такты не вызвали почти никакой реакции.

Потом народ ожил. Знали слова.

„Нигилизма вам надо, анархии? — подумал Ники. — Получайте“. Он ухмыльнулся.

Апофеоз для каннибалов. Когда Двойное Очко разразился крэзовой импровизацией, вышибалы ощутили нарастающий напор на фанерные заграждения. В атаку пошли Лиз-Ах и Хай-Фай: толпа желала их так, как кожаное седло „Харлея“ жаждет теплой промежности. Арчи перся по краю сцены, призывая из зала к физическому контакту.