Мертвое и живое

- Быть может, я уже просуществовал вечность. Чего вы хотите от меня?

- Вы приехали сюда умереть и передумали.

- Не совсем так. Я просто не обрел состояния, оговоренного в седьмом пункте. Обрести покой...

- Как и я. Но у меня нет вашей возможности убедить в этом Центр.

- Быть может, если я пойду с вами и поговорю...

- Нет, - сказала она. - Их согласия хватит только на то время, пока вы будете рядом. Таких, как мы, они называют жизнехватами и не стесняются с нами. У меня нет брони, и я не могу доверять им, как вы.

- Так чего же вы от меня хотите... девочка?

- Нора. Называйте меня Нора. Защитите меня. Вот чего я хочу. .Позвольте мне остаться с вами. Вы ведь живете где-то поблизости. Не подпускайте их ко мне.

Он потыкал вилкой в рисунок и принялся стирать его.

- Вы уверены, что хотите этого?

- Да! Да, уверена.

- Ну хорошо. В таком случае можете пойти со мной,

Вот так Нора поселилась в хижине Борка у моря. В первые недели всякий раз, когда являлись сотрудники Центра, Борк требовал, чтобы они поскорее уходили. А потом перестали приходить вовсе.

Днем она ходила с ним по берегу и помогала собирать плавник, потому что любила вечером развести огонь. А он, хотя жар и холод давно уже были ему безразличны, со временем и на свой лад начал получать радость от пылающего пламени.

Во время их прогулок он ковырялся в кучах мусора, нагроможденных морем, и переворачивал камни, проверяя, что под ними.

- Господи! Что вы надеетесь отыскать в этом... этом хламе? - спросила она, удерживаясь от вдоха и отступая.

- Не знаю, - усмехнулся он. - Камень? Лист? Дверь? ["...камень, лист, ненайденная дверь..." - начало романа. Т. Вулфа "Взгляни на дом свой, ангел"]. Что-нибудь столь же симпатичное. В таком вот роде.

- Пойдемте понаблюдаем за живностью в лужах, оставленных отливом, они хотя бы чистенькие.

- Ладно.

Хотя он ел больше по привычке и ради вкуса, ее потребность питаться регулярно и умение готовить заставляли его предвкушать обеды и ужины как приятный ритуал. А позднее, как-то после ужина, она в первый раз начала его полировать. Это могло бы получиться неловко, гротескно. Но вышло иначе. Они сидели перед огнем, подсыхали, грелись, смотрели на пламя, молчали. Она машинально подняла тряпку, которую он бросил на пол, и смахнула кусочек пепла, прилипший к его боку, отражавшему огонь. Через некоторое время она проделала это снова. Гораздо позднее, уже сосредоточенно, перед тем как пойти спать, она протерла всю блестящую поверхность.

Как-то раз она спросила:

- Почему вы купили билет сюда и подписали контракт, если не хотели умереть?

- Но я хотел.

- И что-то заставило вас изменить решение? Что?

- Я нашел радость более сильную, чем это желание.

- А вы не расскажете мне какую?

- Конечно, я обнаружил, что это редкая, если вообще не единственная для меня, возможность испытать счастье. Дело в самом этом месте: отбытие, мирный финал, радостный уход. Мне нравится созерцать все это - жить на краю энтропии и убеждаться в том, как она хороша.

- Но нравится она вам не настолько, чтобы самому принять ее?

- Да. Я нахожу в этом причину, чтобы жить, а не чтобы умереть. Возможно, это ущербная радость. Но ведь я ущербен. А вы?

- Я просто совершила ошибку, И все.

- Насколько помню, они проводят самую тщательную, исчерпывающую проверку. И осечка со мной произошла только по одной причине: они не могли предвидеть, что это место может пробудить в ком-то желание жить дальше. Возможно, что и с вами произошло что-то похожее?

- Не знаю. Пожалуй...

В дни, когда небо оставалось ясным, они отдыхали в желтом тепле солнца, играли в простенькие игры, а иногда разговаривали о пролетающих птицах, о плавающих, дрейфующих, ветвящихся, покачивающихся и цветущих обитателях луж на песке. Она никогда не говорила о себе, не упоминала, что привело ее сюда- любовь, ненависть, отчаяние, усталость или ожесточение. Нет, она говорила только о том, что их занимало в ясные дни, а когда погода не позволяла им выйти из хижины, смотрела на огонь, спала или полировала его броню. Гораздо, гораздо позднее она начала петь или насвистывать обрывки модных или давно забытых песен. А если ловила на себе его взгляд, сразу умолкала и находила себе другое занятие.

И вот как-то вечером, когда огонь еле тлел, а ее рука полировала его броню, медленно, очень медленно, она сказала тихим голоском:

- Мне кажется, я начинаю вас любить, Он ничего не ответил, не шевельнулся. Словно не услышал.

После долгой паузы она сказала:

- Как-то очень странно чувствовать это... здесь... при подобных обстоятельствах.

- Да, - отозвался он немного погодя. После еще более длинной паузы она положила тряпку, взяла его руку - человеческую - и ощутила его ответное пожатие.

- Ты мог бы? - спросила она гораздо, гораздо позднее.

- Да. Но я раздавлю тебя, девочка.

Она провела ладонями по его броне, потом начала поглаживать то металл, то живую плоть. Прижала губы к его щеке - неметаллической.

- Мы что-нибудь придумаем, - сказала она, и, разумеется, они придумали,

В следующие дни она пела чаще, пела веселые песни и не замолкала, когда он смотрел на нее. И порой, очнувшись от легкой дремоты, которая требовалась даже ему, он сквозь самый малый свой объектив видел, что она лежит рядом или сидит и с улыбкой смотрит на него. Иногда он вздыхал просто чтобы ощутить движение воздуха в себе и вокруг, и его охватывал тот блаженный покой, который уже давно отошел для него в область безумия, сновидений и тщетных желаний.

Однажды они сидели на пригорке. Солнце уже Почти зашло, на небе появлялись звезды, сгущающийся мрак таял над крохотной полоской угасающего дня. Она отпустила его руку и указала:

- Космолет.

- Да, - ответил он и взял ее руку,

- Полный людей.

- Думаю, их там не так уж много.

- Грустно.

- Но это же скорее всего то, чего они хотят или хотят хотеть.

- И все равно это грустно.

- Да, Сегодня. Сегодня вечером это грустно.

- А завтра?

- Наверное, тоже.

- А где твое былое восхищение благородным концом, мирным уходом?

- Теперь это не так занимает мои мысли. Есть многое другое.

Они следили, как загораются звезды, пока не сомкнулся мрак, пронизанный смутным сиянием и холодом. И вот: