И не было ни ночи, ни рассвета...

— А что скажет психиатр?

— Такое бывает. Каждый когда-нибудь впервые становится с космосом лицом к лицу, со мной было бы то же самое. Сперва начинаешь философствовать, потом пугаешься, разглагольствуешь до хрипоты, начинаешь во всем сомневаться, даже в том, что Земля есть на самом деле, пьешь, похмеляешься и так далее.

— Но Хичкок не пьет, — заметил кто-то. — Уж лучше бы пил.

— Как же он прошел комиссию?

— А как мы все прошли ее? Им нужны люди, а ужасы космоса многих пугают. Вот так в космос попадают люди на грани срыва.

— Хичкок не из таких, — ответили ему. — Он, скорее, из тех, кто падает и не ушибается…

Они подождали минут пять — Хичкока все не было. Наконец Клеменс вышел и поднялся на верхнюю палубу. Хичкок стоял там, поглаживая стену.

— Это здесь.

— Да, здесь.

— Я испугался, что все это исчезло. — Хичкок пристально смотрел на Клеменса. — Ты живой?

— Да, и довольно давно.

— Нет, — возразил Хичкок. — Сейчас, со мною рядом, ты, конечно, жив, но минуту назад ты был ничем.

— Я был сам собой, — ответил Клеменс.

— Это не имеет значения. Тебя же не было здесь, со мной, вот что важно. Ведь экипаж там, внизу, существует на самом деле?

— Конечно.

— Ты можешь это доказать?

— Слушай, дружище, тебе стоит показаться доктору Эдвардсу. Мне кажется, он тебе поможет.

— Незачем. Я в полном порядке. Кстати, о докторе. Ты можешь мне доказать, что он на корабле есть?

— Могу. Я сейчас позову его.

— Это не то. Можешь ты, не сходя с места, доказать, что он существует?

— Не сходя с места — не могу.

— Вот видишь — у тебя нет доказательств. Мне не нужны физические, вещные доказательства. За ними ты должен сначала идти, потом тащить их сюда. Приведи мне доказательства, которые в тебе самом, но чтобы я мог их ощутить, потрогать, понюхать. Не можешь? Чтобы по-настоящему поверить во что-нибудь, нужно иметь под рукой, носить при себе. А ты не можешь держать в кармане Землю, ни других людей. Твои вещные доказательства неуклюжи, за ними нужно куда-то ходить. Ненавижу вещное, оно может отдалиться, поломать веру…

— Вот, значит, по каким правилам ты играешь.

— Да, но я хочу их изменить. Хорошо бы было, если бы мы могли доказывать что угодно только разумом, умозрительно и наверняка знали бы место каждой вещи в мире, даже если она вдали.

— Но это невозможно?

— Знаешь, — сказал Хичкок, — впервые я вышел в космос пять лет назад, когда я потерял работу. Я ведь хотел стать писателем и не смог. А работа у меня была хорошая — я был редактором. Вскоре умерла моя жена. Видишь ли, когда все меняется так быстро, поневоле перестаешь доверять тому, что тебя окружает. Я отправил своего сына к тетке, и стало еще хуже. Кстати, однажды под моим именем вышел рассказ, но это был уже не я.

— Не понимаю…

Бледное лицо Хичкока покрылось испариной.

— Я смотрел на страницу, под заголовком было напечатано мое имя Джозеф Хичкок, но это был совсем другой человек. Не было никаких доказательств, что он — это я. Рассказ был мне знаком, я знал, что написал его, но имя, напечатанное на бумаге, не было мною. И тогда я понял: даже если я добьюсь литературного успеха, он не станет моим, я не смогу отождествить себя самого со своим именем. Я сжег этот рассказ и с тех пор ничего не писал. Я уже не верил, что именно этот рассказ я перепечатывал на машинке, сказался разрыв между действием и результатом. Рассказ был мертв, он не был действием и поэтому ничего не доказал. Важно только само действие, а бумага и прочее — лишь его следы. Свидетельства оконченного дела, от которого остались одни воспоминания. Мог ли я утверждать, что написал тот рассказ? Нет. Может, его написал кто-то другой? Тоже не доказано. Конечно, кто-то мог быть в комнате, когда я его печатал, и он мог бы вспомнить об этом, но ведь и память ничего не доказывает. С тех пор я начал находить такие разрывы везде и во всем, Я сомневался, что был женат, что у меня есть сын. Сомневался, что когда-то родился в Иллинойсе от пьяницы-отца и грязнухи-матери. Я ничего не мог утверждать наверняка. Конечно, мне говорили:

«Это так, а вот это этак», но для меня это ничего не значило.

— Нужно было больше доверять воспоминаниям.

— Нельзя: всюду разрывы и пустоты. И вот тогда я начал думать о космосе и как хорошо мне будет в ракете, среди огромного ничто, внутри ничто, как здорово будет выходить в ничто. А теперь меня отделяет от него лишь тонкая металлическая скорлупа. Я думал, космос сделает меня счастливым, слетал к Альдебарану-П, потом подписал пятилетний контракт и вот мотаюсь туда-сюда, как челнок.

— Ты говорил об этом с психиатром?

— А чем он поможет? Он начнет лечить меня водами, беседами, массажами и душем Шарко. Что там у них еще? Нет уж, благодарю. — Хичкок помолчал. — Сегодня утром мне, пожалуй, стало хуже. Или это лучше? — Он снова умолк и посмотрел Клеменсу в глаза.

— Ты здесь? Ты на самом деле здесь? Докажи!

Клеменс сильно шлепнул его по руке.

— Да, — согласился Хичкок. Он пристально и удивленно разглядывал руку, потирал ее, разминал. — Ты здесь или, точнее, был здесь в тот момент. Но я не верю, что ты и сейчас здесь.

— Увидимся позже, — ответил Клеменс; он решил поскорее найти доктора.

Ударил колокол. Еще и еще раз. Ракета дернулась, словно ее ударили гигантской рукой, но слышался звук, словно выключили пылесоc, потом пронзительный свист. Клеменс ощутил пустоту в легких, споткнулся, и тут свист прекратился.

— Метеор! — закричал кто-то.

— Пластырь, — сказал другой. И в самом деле — ремонтный паук, бегающий по корпусу ракеты, уже наложил на пробоину пластырь и теперь аккуратно ее заваривал.

Кто-то все говорил и говорил, затем голос удалился. Клеменс вскочил и побежал, дыша свежим, густеющим воздухом. Свернув за переборку, он увидел куски метеорита, разбросанные по всему полу, словно осколки какой-то безделушки. Здесь был почти весь экипаж, включая капитана. На полу лежал Хичкок, из-под закрытых век катились слезы.

— Оно хотело убить меня, — повторил он снова и снова. — Оно хотело убить меня.

Его поставили на ноги.

— Но ведь оно не могло… — говорил Хичкок. — Это невозможно. Такого просто не бывает, правда? Оно приходило за мной. Почему?

— Все в порядке, все уже кончилось, Хичкок, — сказал капитан. Доктор перевязал Хичкоку рану на руке. Тот поднял глаза, увидел Клеменса.

— Оно хотело убить меня.

— Знаю, — ответил Клеменс.

Прошло семнадцать часов. Ракета продолжала свой полет. Клеменс миновал переборку и остановился. На полу, съежившись в комок, сидел Хичкок, рядом стояли психиатр и капитан.

— Хичкок, — позвал капитан.

Ответа не было.

— Послушайте же, Хичкок… — сказал доктор.

Они повернулись к Клеменсу.

— Он ваш друг?

— Да.

— Поможете нам?

— Если смогу.

— Все это проклятый метеор, — сказал капитан. — Если бы не он, ничего бы с ним не было.

— Это случилось бы с ним рано или поздно, — ответил доктор. — Клеменс, поговорите с ним.

Клеменс подошел к Хичкоку, нагнулся, ласково позвал, потряс за плечо.

— Эй, Хичкок!

Ответа не было.

— Эй, это я, Клеменс. Посмотри, я с тобой.

Он похлопал Хичкока по руке, погладил окаменевшую шею и склоненную голову. Потом взглянул на психиатра — тот молча наблюдал. Капитан пожал плечами.

— Будете лечить шоком?

— Да, начнем сегодня же.

«Шок, — подумал Клеменс. — Проиграют дюжину пластинок погромче, подержат под носом пузырек со свежим хлорофиллом или соком одуванчика, пустят погулять по травке, распылят в палате „шанель“, остригут ногти и волосы, приведут женщину, будут стучать, кричать и трещать над ухом, бить электрошоком, штопать психику, но ничего ему не докажут. В ближайшие тридцать лет каждая его ночь будет наполнена грохотом и кошмарами. А когда ему захочется покончить с этим, его снова начнут лечить, если ему будет, чем заплатить».

— Хичкок! — во все горло, словно падая со скалы, крикнул Клеменс. — Это я! Твой друг! Отзовись!