Час идет

Ее дорога - река. Нужно идти, где-то же она обитает... Завернувшись в брезент, я шел по настороженным заводям, навстречу блюдцам зарождающегося тумана. Потом взошло солнце, и я согрел себя бегом.

Было около трех часов дня, когда я увидел укрытие для шлюпки, вырванное у берега взрывом. Отсюда поднималась вверх, к лиственницам неплотная тропинка. За деревьями виднелась поляна и там - совершенно необычное для этих мест здание: двухэтажный каменный дом с высокими окнами.

Дом и примыкающий к нему запущенный яблоневый сад окружала проволочная ограда с арочными раскрытыми воротами. Бронзовая доска извещала: "Приморская сейсмическая станция".

Столбики ограды были из полированного цветного гранита. В глуши - такое расточительство? Я возвратился к входу. Опоры и арка высечены из одного монолита. В доме тишина и неподвижность.

Легкие шаги я услышал, когда она была уже рядом. На миг остановилась, потом подошла и заговорила:

- Это вы?.. Вы бежали вчера - так молча бегут волки. Я думала, вы готовитесь меня съесть. А оказались стеснительным... Заходите.

Мы вошли в дом, в обилие дорогого, отделанного камня - порфир и мрамор. Женщина провела меня на кухню, поставила консервы, сухари и сказала:

- Ешьте, что есть, старик не пришел.

Не рассуждая особо, я принялся за еду.

Потом она пришла за мной, и мы поднялись по широкой лестнице, прошли в зал, сели за столик у окна. Она налила грушевого соку в высокие тонкие стаканы.

Дом стоял на вершине пологой сопки, и из окна была видна вся долина с петляющей рекой, вытянутое закатное солнце над гигантской огненной чашей океана. Внизу, в черничных кустах между лиственницами, уже поселилась вечерняя мгла, дышала чутким звериным покоем и свежестью. Тишина была такой прозрачной, что я слышал реку.

Женщина была уже другой, может, это вечернее солнце и тени изменили ее? Глаза удлинились, лицо стало тоньше.

- Мне не ясно еще, зачем ты пришел сюда? - прерывая молчание, сказала она. - Уже четвертый год я одна. Мой муж умер, едва доведя до конца свою работу. Он родоначальник практической астрономии и первожитель новой материальной эпохи человечества. А я - житель номер два. И никак не могу привыкнуть к этому счастью, так оно ново и так остро.

- Он был стар?

- И да и нет, трудно сказать. Известен день его рождения. И дата смерти. Я покажу его фотографии.

- Люди заняты совершенствованием нынешней жизни, а ты обещаешь новую эпоху...

- Люди не минуют ее! Она неотвратима. Завтра я все расскажу тебе, а теперь отдыхай.

Оставшись один в угловой комнате наверху, я заснул под шорохи первого в этом году по-настоящему осеннего ветра, сухого и прохладного: он пронизывал чащи, пробуя на прочность листья и травы.

Когда я проснулся, потолок был занят немой пляской золотистых теней, вломившихся в проемы окон. Поднявшись и выглянув в сад, я увидел множество рефлекторов, компактными группами установленных среди деревьев. Их почти нестерпимый блеск, обжигая, вселял бодрость.

Я вышел и в двери столкнулся с юной девушкой: льняные волосы, прямые, очень густые и длинные, невесомо лежат на платье из кружев, припухшие губы на худом лице с бледно-голубыми глазами, хрупкие пальцы протянутых ко мне рук.

- Здравствуй, сегодня я незнакомка! Мне нравится быть женщиной своего воображения.

- Это... ты? - с усилием заговорил я с нею.

- Тебе неприятно? Я хотела сделать тебе подарок, украсив себя... Пойдем в лес, к реке. Осенью она теплая. Я расскажу о своих превращениях. Возможно, скоро они надоедят мне и станут доступны многим. А пока они - моя жизнь, оставленная тем, кому я верила, когда над ним смеялись.

- Ты обещала показать мне его.

- Его фотографии? Они со мной.

Мы вышли, прошли по саду, где я набрал яблок в полу рубашки. Спустились к реке, к завалу из деревьев, принесенных паводком и отбеленных солнцем, и удобно устроились на стволах. Мыли яблоки в бегущей под ногами воде. Они были хрустящими и ломкими.

- Я хочу плакать - жаль последних лет, - сказала она, улыбаясь. - Не обращай внимания... Вот он, смотри.

С фотографии глядело лицо мужчины около пятидесяти, упрямое и чуть скорбное.

- Здесь он в пору самого плодотворного своего периода. Он получил доказательства самонаращивания комет из творческого ничто Вселенной и сделал об этом доклад в астрономическом обществе. Приверженец теории расширяющейся - при стабильной плотности - Вселенной, он говорил, что его работа - отмычка к предпоследней двери тайны творения. Провозглашая бесконечность времени и пространства, говорил он, мы упускаем в этой связи характеристику материи: бесконечна ли она? Да, отвечают, бесконечна. Спрашивается: в каком она движении - в прямом или обратном? Сжимается или расширяется мир? Его состояние, отвечают, меняется участками, Вселенная пульсирует в последовательности: сжатие, взрыв с продолжительной эволюцией, где возможна органическая жизнь, и опять сжатие. Но такая законченность - это лесть собственной ограниченности! Нет, говорил он, я экспериментально утверждаю акт творения беспрерывен, он следует за временем однозначным движением. И отбросив мистику, надо изучать творца - ничто, вакуум. Тайну тайн... Плохо, возможно, что не был он, как все, не стремился к публичным откровениям. Для удовлетворения честолюбия ему достаточно было получаса внутреннего торжества. Много лет назад он материализовал свою теорию триумфально-прикладным образом - постройкой, а вернее, созданием нашего дома: ни разу не ударив молотком и не шевельнув лопатой. Ему бы тогда же открыться своим друзьям и противникам, но нет, из скромности или эгоизма он умер в безвестности. Я не определила всего в нем, потому что мы редко виделись вот так рядом. Он все время работал, работал. Я подозреваю: у него были возможности жить вечно, но из-за занятости он отложил их разработку, а смерть стерегла его. Я бы тоже умерла, да в доме был третий. Сейчас он старик, живет на побережье. Он ушел в день похорон. Я и теперь езжу к нему за обедами... А вот эта фотография мужа сделана, когда он только обосновался здесь, выпросил разрешение построить сейсмическую станцию и навсегда исчез для всех своих знакомых.

Снимок запечатлел счастливого старого человека в одежде лесного бродяги.

- Он установил здесь свои еще вручную сделанные приспособления и стал улавливать самозарождающуюся материю мира, те неопределенные первозданные частицы, которые преобразуются в элементарные, только пройдя структурную решетку направляющей молекулы. Если, например, он клал в выходной раструб, соединенный с рефлекторами приема, микрораспилы мрамора, то мог возводить мраморные стены. Ты же видел наш дом. Потом он создал аппарат для получения органогенов, а затем и агрегат космологической органопластики - лишь он остается до сих пор в рабочем состоянии... Работы мужа кладут конец экономическим проблемам мира. Он сожалел только, что его метод легок и прост, а поэтому опасен в руках незрелых личностей... Вот на этой фотографии он - в год, когда мы начали жить вместе. Он в совершенстве овладел операцией внешних превращений.

Я увидел искрящегося в широкой улыбке юношу.

- А таким он любил быть, когда закрывался в кабинете на несколько недель.

Глубокий старик, подавшийся из кресла к объективу: крупный нос, загнутый к впалому рту, оставшийся все-таки волевым лемех подбородка, обвисшая кожа, молоды только в венцах морщинок глаза, исполосован складками лоб, грудь запахнута меховым халатом, который удерживает деформированная рука столетнего земледельца...

Я вполуха слушал ее дальнейший лепет о долгих зимних ночах, сливающихся с серыми днями, в течение которых можно несколько раз встречаться с разными обликом людьми. У меня не было желания спрашивать ни сколько ей лет, ни подробности техники превращений.

Свершилось! Появилась возможность начать путь без поглощающего энергию и жизнь ярма ненужных благ, ценность которых - только в малодоступности...