Установление – 1

– Ты лучше убедись, что ничего не случится в обратном смысле, Хардин. Я говорю тебе, что у Сермака есть последователи. А если он не будет ждать следующих выборов? Были времена, когда и мы с тобой устраивали дела силой, невзирая на твой лозунг насчет того, что представляет собой насилие.

Хардин приподнял бровь.

– Ты сегодня пессимистичен, Ли. Но в твоих словах странным образом слышны и противоположные нотки – иначе ты не говорил бы о насилии. Наш собственный маленький путч прошел, как ты помнишь, бескровно. Он явился необходимой мерой, начатой в должное время, и проходил гладко, безболезненно, почти без усилий. Что до Сермака, то он окажется на других позициях. Мы с тобой, Ли, не Энциклопедисты. Мы подготовлены. Прикажи своим людям заняться понемногу этими мальчишками, старина. Не стоит позволять им обнаружить, что за ними следят – но глаза надо держать открытыми, ты же понимаешь.

Ли иронически и удовлетворенно рассмеялся.

– Хорош бы я был, если б дожидался твоих приказов, не так ли, Хардин? Уже месяц Сермак и его люди находятся под наблюдением.

Мэр хмыкнул.

– Первым сообразил, да? Ладно. Кстати, – заметил он тихо, – посол Верисоф возвращается на Терминус. Временно, надеюсь.

Последовало короткое, слегка пугающее молчание. Наконец Ли произнес:

– Так вот о чем шла речь в сообщении? Уже начинается?

– Не знаю. Не могу сказать ничего, пока не услышу, что сообщит Верисоф. Но, может быть, действительно начинается. В конце концов, дела просто обязаны начаться до выборов. А почему это ты так побледнел?

– Потому что не знаю, как все обернется. Ты глубоко увяз, Хардин, и играешь слишком опасно.

– И ты? – пробормотал Хардин, добавив вслух: – Ты хочешь сказать, что собираешься вступить в новую партию Сермака?

Ли против воли улыбнулся.

– Ладно. Ты выиграл. Как насчет обеда?

2.

Хардину – известному острослову – приписывалось много эпиграмм, но немалое число их, вероятно, представляло собой апокрифы. Тем не менее сообщают, что он как-то сказал:

– Стоит бывать прямолинейным, особенно если ты имеешь репутацию хитреца.

Поли Верисоф не раз имел возможность поступать согласно этому совету в течение четырнадцати лет своего двойственного положения на Анакреоне. Смысл, крывшийся в этой двойственности, часто и неприятно напоминал ему танцы босиком на раскаленном металле.

Для народа Анакреона он был верховным жрецом, представителем того самого Установления, которое для этих "варваров" являлось вершиной тайны и средоточием религии, развитой ими (при помощи Хардина) за последние три десятилетия. В этом качестве он принимал почести, сделавшиеся ужасно утомительными, ибо в душе он презирал ритуал, центром которого являлся.

Но для королей Анакреона – как для старого, так и для его молодого внука, ныне занимавшего трон, – он был просто послом силы, одновременно пугающей и желанной.

В целом это была нелегкая работа, и единственный визит на Установление за последние три года, несмотря на спровоцировавший его серьезный инцидент, все же чем-то походил на праздник. А так как далеко не в первый раз Верисоф должен был путешествовать в обстановке абсолютной секретности, он снова последовал изречению Хардина о пользе прямолинейности.

Он переоделся в обычный костюм – само по себе праздничное событие – и занял место на пассажирском лайнере до Установления, во втором классе. Прибыв в Терминус, он протиснулся через толпу в космопорте и позвонил в мэрию с общественного визифона.

– Меня зовут Джан Смайт. Сегодня мне назначена встреча с мэром, – сказал он.

Обладавшая замогильным голосом, но расторопная девица на противоположном конце, связавшись еще с кем-то и обменявшись несколькими словами, сообщила Верисофу сухим, механическим тоном:

– Мэр примет вас через полчаса, сударь, – и экран погас.

Вслед за этим посол купил последний выпуск "Городских ведомостей" Терминуса, забрел в парк при мэрии и, присев на первую же свободную скамейку, прочел передовицу, спортивный раздел и страничку юмора. По истечении получаса он сунул газету подмышку, вошел в мэрию и представился в приемной.

Проделав все это, он, в силу абсолютно откровенного характера своих действий, оставался совершенно неузнаваем и неуязвим: никто и не подумал удостоить его повторного взгляда.

Хардин поднял голову и ухмыльнулся.

– Бери сигару! Как прошло путешествие?

Верисоф сказал, угощаясь сигарой:

– Любопытно. В соседней каюте помещался жрец, направлявшийся сюда, чтобы прослушать специальный курс о приготовлении радиоактивной синтетики – для борьбы с раком.

– Уж конечно, он не называл ее радиоактивной синтетикой?

– Наверное, нет! Для него это была Священная Пища.

– Продолжай, – улыбнулся мэр.

– Он завлек меня в теологическую дискуссию и сделал все, что мог, дабы отвлечь меня от мерзкого материализма.

– И так и не признал своего верховного жреца?

– Без моего малинового одеяния? К тому же он был со Смирно. Однако то был поучительный пример. Сказать по правде, Хардин, религия науки обрела изрядную силу. Я написал эссе на эту тему – только для собственного развлечения; печатать его не стоит. Если рассматривать проблему социологически, то, кажется, следует признать, что когда старая Империя начала подгнивать с краев, наука не смогла этого предотвратить. Чтобы реабилитировать себя перед внешними мирами, ей необходимо было предстать в ином обличьи – и именно это она и сделала. Это сработало превосходно.

– Любопытно! – мэр закинул руки за шею. – Давай рассказывай о положении на Анакреоне!

Посол нахмурился и вытащил сигару изо рта. Он с отвращением взглянул на нее и отложил в сторону.

– Положение, можно сказать, весьма скверное.

– Иначе ты не был бы здесь.

– Да уж конечно. Ситуация такова. Ключевую роль на Анакреоне играет принц-регент Виенис. Он дядя короля Лепольда.

– Я знаю. Но в будущем году Лепольд достигнет совершеннолетия, разве не так? Кажется, в феврале ему будет шестнадцать.

– Да, – посол сделал паузу, а затем, скривившись, добавил: – Если он доживет. Отец короля умер при подозрительных обстоятельствах. Игольная пуля в грудь во время охоты. Объявили несчастным случаем.

– Н-да. Знаешь, я помню Виениса – со времени последнего посещения Анакреона, после того, как мы вышвырнули их с Терминуса. Это было еще до тебя. Погоди… Если я правильно припоминаю, это был смуглый парень с черными волосами и косящим левым глазом. У него еще был смешной крючковатый нос.

– Именно этот тип. Крючковатый нос и косящий глаз по-прежнему при нем, лишь волосы поседели. Он ведет грязную игру. К счастью, это самый отъявленный дурак на планете. Он, однако, воображает себя дьявольски проницательным, и это делает его глупость еще более явной.

– Так обычно и бывает.

– Для разбивания яйца он предпочел бы атомный бластер. Примером тому может служить хотя бы налог на храмовую собственность, который он попытался ввести сразу после смерти старого короля, два года назад. Помнишь?

Призадумавшийся Хардин кивнул и улыбнулся:

– Жрецы подняли вой?

– Такой, что слышно было до Лукрезы. С тех пор он проявляет больше осторожности в обращении со жречеством, но по-прежнему очень груб. Для Установления это не очень-то хорошо: его самоуверенность беспредельна.

– Этим он компенсирует, вероятно, комплекс неполноценности. Так часто бывает с младшими отпрысками королевских семей.

– Но итог один. Он с пеной у рта жаждет напасть на Установление. Он даже не дает себе труда скрывать это. И положение его позволяет ему это сделать, если иметь в виду уровень вооружений. Старый король построил великолепный флот, да и Виенис не дремал эти два года. Налог на храмовую собственность как раз должен был пойти на дальнейшие вооружения, а когда эта затея провалилась, он вдвое увеличил подоходный налог.

– По этому поводу было недовольство?

– Да не особенно. Каждая проповедь в королевстве неделями призывала к послушанию властям предержащим. Правда, Виенис не выразил нам какой-либо благодарности.