Поместья Корифона. Серый принц

Джорджол порывисто преградил ей путь, взял ее за руку: «Нет. Пусть Кельсе возится с пыльными бумажками. Я приехал к тебе. Давай пройдемся вдоль ручья, побудем наедине».

Шайна опустила глаза на державшую ее узкую синюю руку с длинными заостренными пальцами и черными ногтями: «Скоро обед, Джорджол. Может быть, после обеда. Ты останешься у нас?»

«Был бы очень рад пообедать в твоем обществе».

«Пойду найду Кельсе. А вот и Эльво Глиссам — вы встречались у тетки Вальтрины. Я вернусь через пару минут».

Шайна поспешила в контору. Кельсе, хмуро глядевший на калькулятор, поднял голову.

«Прилетел Джорджол».

Кельсе сухо кивнул: «Что ему нужно?»

«Он вежливо посочувствовал по поводу гибели отца. Я пригласила его к обеду».

Из окна конторы можно было видеть Джорджола и Глиссама, прогуливавшихся по лужайке под зонтичными деревьями. Кельсе крякнул и поднялся на ноги: «Мне нужно с ним поговорить. Распорядись, чтобы обед подали на восточной террасе».

«Кельсе, не спеши! Зачем обижать Джорджола? Он заслуживает того, чтобы с ним обращались так же, как с любым другим гостем. Сегодня жарковато — всем будет приятнее обедать в прохладной столовой».

Кельсе ответил сдержанно, но твердо: «Уже двести лет ни один ульдра не заходил в парадную столовую. Сделать исключение — даже для Джорджола — значило бы нарушить древнюю традицию. Я не могу себе это позволить».

«Это скверная, оскорбительная традиция, ее незачем соблюдать! Даже если у отца были расовые предрассудки, мы с тобой не расисты. Мы можем расстаться с предубеждениями».

«У меня нет предубеждений, я рассматриваю каждого человека индивидуально, каково бы ни было его происхождение. Именно поэтому я прекрасно понимаю, что Джорджол вовсе не случайно выбрал сегодняшний день для того, чтобы навязать нам свою волю. Не получится».

«Я тебя не понимаю! — в отчаянии воскликнула Шайна. — Мы знаем Кексика с тех пор, как пешком под стол ходили. Он спас тебе жизнь, рискуя своей головой. И только потому, что у него синяя кожа, он не может с нами пообедать так же, как любой скотовод или приезжий с далекой планеты? Смехотворно, невероятно!»

Подняв брови, Кельсе смерил сестру глазами с головы до ног: «Меня удивляет твое непонимание происходящего. Рассветная усадьба принадлежит нам не потому, что кочевники позволяют нам здесь жить, а только потому, что мы достаточно сильны, чтобы защитить свою собственность».

Шайна с отвращением отвернулась: «Ты слишком много времени проводишь с Джемазом. Он — шовинист почище отца».

«Шайна, сестричка моя, твоя доброта граничит с наивностью. Неужели ты не видишь, какая опасность нам угрожает?»

Шайна взяла себя в руки: «Я вижу одно: Джорджола — Серого Принца — принимают с почестями в лучших домах Оланжа. Не странно ли, что в доме, где он вырос, ему отказывают в соблюдении элементарных приличий?»

«Столичным рантье, приглашающим Джорджола для развлечения, не грозит уничтожение, — терпеливо возразил Кельсе. — Отвлеченные принципы — своего рода валюта влияния, имеющая хождение среди тех, кто уже не считает обычных денег, будь то богатые наследники или бессребреники-прихлебатели. А мы — горстка пришлых на просторах дикого Алуана. Нам не простят ни малейшей слабости, любая уступка приведет к катастрофе».

«И на основании этого отвлеченного рассуждения ты отказываешь Джорджолу в цивилизованном обращении?»

«Цивилизованное обращение должно быть взаимным! Джорджол отказывает нам в таком обращении. Он явился в наряде синего разбойника из Вольных земель. Если бы он оделся по-человечески и не вонял лазурным маслом... Короче говоря, если бы Джорджол приехал к нам, как один из нас, я бы его принял, как своего. Но он подчеркнуто пренебрег этой возможностью. Он выставляет напоказ головной убор гарганча, похваляющегося кровавым набегом, обнажился до пояса, как подобает кочевнику, но не помещику, и при этом разъезжает в роскошной машине, купленной на пожертвования раскрепостителей — другими словами, бросает мне вызов. Я отвечаю на вызов. Если Джорджол желает пользоваться привилегиями пришлых, если он хочет обедать в нашей парадной столовой, пусть одевается и ведет себя так, как это принято в нашем доме, уважая наши обычаи, а не навязывая свои. Вот и все».

Шайна не нашла слов и снова отвернулась. Кельсе проговорил ей в спину: «Поговори с Кургечем. Спроси, что он обо всем этом думает. Кстати, его тоже неплохо было бы пригласить к обеду».

«Ну вот еще! Лучшего способа нанести Джорджолу смертельное оскорбление ты не придумал?»

Кельсе отозвался горьким, диковатым смешком: «А ты хочешь, чтобы и волки были сыты, и овцы целы? Одного ульдру нельзя приглашать потому, что это обидит другого?»

«Ты не считаешься с самомнением Джорджола, с его представлением о себе».

«Я не разделяю его представление о себе и не вижу, почему я обязан к нему приспосабливаться. Болезненное самолюбие — порок, а не достоинство. Кроме того, я его не приглашал. Он явился самовольно, и приспосабливаться придется ему, а не нам».

Шайна раздраженно выпорхнула из конторы и вернулась к гостям, беседовавшим под аркадой у входа. «Кельсе по уши увяз в бухгалтерии, — заявила она Джорджолу. — Он очень извиняется и обязательно встретится с тобой за обедом. Тем временем мы могли бы прогуляться к реке, все вместе».

Лицо Джорджола подернулось гримасой: «Разумеется, как тебе угодно. Рад возможности посетить памятные места, где прошло мое образцовое безоблачное детство».

Втроем они прошлись вверх по течению реки к озеру Теней, где Ютер Мэддок соорудил пристань с навесом для трех парусных глиссеров. Эльво Глиссам оставался самим собой; настроение Джорджола менялось каждую минуту. То он нес беззаботную чепуху, обаятельностью не уступая Глиссаму, то начинал меланхолично вздыхать, обозревая пейзажи, знакомые с детства, то набрасывался на Глиссама, с яростной настойчивостью отстаивая то или иное несущественное утверждение. Шайна с удивлением наблюдала, не совсем понимая, какие страсти боролись под его высоким узким лбом. Ей не хотелось оставаться наедине с Джорджолом — без сомнения, он проявил бы несдержанную пылкость.

Джорджола возмущало присутствие Эльво Глиссама, он с трудом скрывал свои чувства. Пару раз Шайне показалось, что он уже собирался попросить Глиссама удалиться; в обоих случаях ей удалось быстро вмешаться и предотвратить скандал.

В конце концов Джорджол смирился с обстоятельствами, но тут же принялся демонстрировать новую гамму меняющихся настроений: вспоминая то одно, то другое приключение юности, он преподносил события в издевательских тонах, после чего начинал жаловаться на судьбу или запутывался в сентиментально-ностальгических рассуждениях. Поставленная в неудобное положение, Шайна нервничала — Джорджол явно валял дурака. Ей хотелось поддразнить его, чуточку сбить с него спесь, но она боялась уязвить его и тем самым вызвать новый приступ страстных трагических излияний. Она решила придержать язык. Эльво Глиссам надел на себя маску спокойной благожелательности и отделывался высказываниями настолько безличными и банальными, что заслужил со стороны Джорджола несколько взглядов, исполненных глубокого презрения.

Тем временем Шайна старалась придумать тактичный способ объявить о том, что обед будут подавать не в парадной столовой. Вопрос решился сам собой: когда они обогнули угол усадьбы, возвращаясь ко входу, у всех на виду оказался накрытый стол с закусками, установленный на лужайке с восточной стороны дома. Там уже стоял Кельсе, беседовавший не только с Кургечем, но и с Хулио Танчем, заведовавшим скотоводческим хозяйством Рассветного поместья. И Хулио, и Кургеч надели по такому случаю повседневную одежду пришлых — свободные брюки из саржи, сапоги и белые рубахи навыпуск. Ни тот, ни другой не прибегали к синьке, чтобы изменить естественный цвет кожи.

Увидев троих на лужайке, Джорджол сразу остановился, после чего медленно, напряженно подошел ближе. Кельсе поднял руку, вежливо приветствуя его: «Джорджол! Ты, конечно, помнишь Кургеча и Хулио».