Троя

Гектор исчез, на троянской стороне фронта стоит тишина. Мужеубийца совещается с ахейскими капитанами, а также со знатоками артиллерии от моравеков, обсуждая план скорой атаки на Олимп.

Замысел прост. Ядерные и энергетические орудия моравеков активируют эгиду на склоне у подножия. Пелид и пять сотен лучших военачальников на тридцати транспортных шершнях пробиваются сквозь силовой щит примерно в тысяче лиг позади вулкана, устремляются к вершине и подпускают бессмертным «красного петуха». Тех из ахейцев, кто ранен или опасается драться с богами в самом логове Громовержца, шершни умчат обратно, как только исчезнет элемент неожиданности. Ахилл собирается оставаться, пока не обратит вершину Олимпа в пустынный склеп, а беломраморные храмы и жилища бессмертных — в горелые руины. В конце концов, когда-то, разгневавшись, Геракл в одиночку сокрушил крепкие стены Трои и взял город голыми руками. С какой же стати вулкан должен быть неприкосновенным?

Все утро мужеубийца ждал, что Агамемнон и его простоватый братец заявятся во главе оравы своих приспешников, чтобы вернуть себе власть над аргивской армией, снова втянуть людей в борьбу с такими же смертными и опять подружиться с коварными, кровожадными богами. Но до сих пор бывший главнокомандующий со взором собаки и сердцем оленя еще не показывался на глаза. Ахиллес не сомневается: весть о безжизненных городах — всего лишь уловка, чтобы подстрекнуть растревоженных и трусливых данайцев к мятежу. Быстроногий уже решил прикончить царя при первой попытке восстания. Его, рыжебородого юнца Менелая и любого, кто посмеет пойти за Атридами.

В общем, когда центурион-лидер Меп Эхуу, роквек, ответственный за артиллерию и энергетическую бомбардировку, отрывает взгляд от карты, которую они совместно изучают в ставке, и объявляет, что его бинокулярное зрение различило армию странного вида, возникшую из Дыры со стороны Илиона, Пелид не удивляется.

Впрочем, несколько минут спустя он все-таки разевает рот, когда Одиссей — самый зоркий среди командиров, собравшихся под хлопающим шелковым навесом, — вдруг произносит:

— Это женщины. Троянки.

— Хочешь сказать, амазонки? — переспрашивает Ахилл, выступая на солнечный свет.

Час назад Антилох, сын речистого Нестора, старый друг быстроногого по бесчисленным схваткам, примчался на колеснице в ахейский стан, рассказывая всем и каждому о приезде тринадцати троянок и клятве Пентесилеи вызывать Пелида на поединок и прикончить его еще до захода солнца.

Мужеубийца легко рассмеялся тогда, обнажив безукоризненные зубы. Можно подумать, он для того воевал десять лет, одержав победу над десятью тысячами троянцев и дюжинами богов, чтобы сдрейфить перед пустыми угрозами женщины.

Лаэртид качает головой.

— Их около двух сотен, и все в дурно пригнанных доспехах, сын Пелея. Амазонки здесь ни при чем. Бабы слишком толстые, низкорослые и старые, кое-кто — почти калеки.

— Изо дня в день, — кисло ворчит Диомед, сын Тидея, владыка Аргоса, — нас тянет все глубже в бездну безумия.

Тевкр, искусный лучник и сводный брат Большого Аякса, говорит:

— Не выставить ли пикеты, благородный Ахилл? Задержать этих бабищ, выбить у них дурь из голов, да и выдворить вон — мол, шагом марш обратно за прялки?

— Нет, — веско роняет быстроногий. — Пойдем и встретимся с ними лично. Ведь это первые женщины, дерзнувшие явиться через Дыру к Олимпу и нашему лагерю.

— Может, они разыскивают Энея и прочих троянских супругов, разбивших свой стан в нескольких лигах от нас? — предполагает Большой Аякс Теламонид, предводитель армии саламитов — той, что поддерживала левый фланг мирмидонцев этим ранним марсианским утром.

— Возможно. — В голосе Пелида звучит насмешка, легкое раздражение, но ни капли убежденности.

Мужеубийца шагает по берегу в бледных лучах марсианского дня, за ним чередою тянутся ахейские цари, полководцы и самые надежные из вояк пониже рангом.

А впереди на самом деле орава троянок. До них еще сто ярдов. Ахиллес останавливается в окружении пятидесяти с чем-то героев и ждет. Шайка приближается, лязгая бронзой и громко вопя. Быстроногий морщится: гогочут, словно гусыни.

— Видишь кого-нибудь из благородных? — обращается сын Пелея к остроглазому Одиссею, стоящему рядом, выжидая, пока грохочущая свора пересечет последние ярды багровой почвы, которые их разделяют. — Жену или дочь прославленного героя? Андромаху, Елену, Кассандру с неистовыми очами, Медезикасту или почтенную Кастианиру?

— Ни единой из них, — торопливо отвечает Лаэртид. — Достойных там нет, ни по рождению, ни по супружеству. Я узнаю одну лишь Гипподамию — здоровенную, с пикой и старым длинным щитом вроде того, с которым любит ходить на войну Аякс, — да и то, потому что разок она гостила у нас на Итаке с мужем, дальностранствующим троянцем Тизифоном. Пенелопа битых два часа водила ее по саду. Потом жаловалась: баба, дескать, кислая, как недозрелый гранат, и ничего не смыслит в красоте.

— Где же ей смыслить, когда своей нет? — Мужеубийца уже и сам отлично видит женщин. — Филоктет, отправляйся вперед, останови наших гостий, выясни, что им нужно на поле битвы с богами.

— А почему я, сын Пелея? — скулит престарелый лучник. — После вчерашней клеветы, провозглашенной на погребении Париса, не думаю, что мне следует…

Ахиллес оборачивается, строго глядит на него, и Филоктет умолкает.

— Я еду с тобой. Подсоблю, если что, — решает Большой Аякс. — Тевкр, давай с нами. Двое лучников и один искусный копьеборец сумеют ответить этой ораве без членов. Пусть даже придется сделать бабенок вдесятеро страшнее, чем они уже выглядят.

И троица уходит прочь.

Дальнейшее происходит очень быстро.

Тевкр, Филоктет и Аякс останавливаются в двадцати шагах от очевидно выдохшихся, отдувающихся, с грехом пополам вооруженных женщин. Бывший предводитель фессалийцев и бывший изгнанник выступает вперед с легендарным луком Геракла в левой руке, успокоительно поднимая правую ладонь.

Одна из молоденьких спутниц Гипподамии швыряет копье. Это невероятно, немыслимо — но горе-воительница попадает в цель. Точнее, в Филоктета, пережившего десять лет ядовитой язвы и гнев бессмертных. Прямо в грудь, чуть повыше легкой пластины доспехов. Острие проходит насквозь, разрубает позвоночник, и лучник безжизненно валится наземь.

— Убей с-собаку! — кричит Ахиллес вне себя от ярости, устремляясь вперед и вытаскивая меч из ножен.

Тевкр, оказавшийся под огнем из неудачно брошенных копий и градом плохо нацеленных стрел, не нуждается в подобных приказах. С почти неуловимой для глаза быстротой он запускает руку в колчан, полностью натягивает тетиву и всаживает стрелу в горло той самой женщине, что прикончила Филоктета.

Гипподамия с двумя или тремя десятками спутниц приближаются к Большому Аяксу. Одни потрясают пиками, другие неуклюже пытаются размахивать массивными клинками отцов, супругов или сыновей, сжимая рукояти обеими руками.

Теламонид всего лишь мгновение смотрит на быстроногого, чуть изумленно косится на другого товарища, после чего, достав свой длинный меч и беглым ударом отбросив клинок и щит Гипподамии, отсекает ей голову — как будто срубает сорняк во дворе. Прочие женщины, растеряв от ужаса остатки разума, кидаются на уцелевших воителей. Тевкр пускает стрелу за стрелой, целя в глазницы, бедра, колыхающиеся груди, а несколькими секундами позже — в спины. Большой Аякс приканчивает тех, кому недостало мозгов удрать, — шагает между ними, точно взрослый среди малышни, оставляя на пути хладеющие трупы.

Подоспевают Ахилл, Одиссей, Диомед, Нестор, Хромий, Малый Аякс, Антилох и другие, но около сорока женщин уже мертвы или умирают на багровой земле, залитой красной кровью. Слышатся мучительные вскрики. Кое-кто уносит ноги по направлению к Дыре.

— Во имя Аида, что это было? — выдыхает Одиссей, приближаясь к Большому Аяксу, и бредет между разбросанными телами, лежащими в изящных и не очень, но совершенно знакомых Лаэртиду позах, свидетельствующих о насильственной гибели.