Троя

Подруги провели более двух часов под самой крышей особняка Андромахи у городской стены, в залитых солнцем чертогах, играя с восемнадцатимесячным Скамандрием, чью мнимую гибель от рук бессмертных оплакивала вся Троя, младенцем, из-за которого безутешный Гектор и объявил войну Олимпу. Между тем живой и здоровый малыш, прозванный в народе Астианаксом — «Владыкой города», воспитывался под неусыпным наблюдением новой кормилицы, а у дверей особняка круглосуточно несли караул верные стражи-киликийцы, привезенные из павших Фив. Когда-то они пытались сложить свои головы за царя Этиона, но стены рухнули, правитель был убит Ахиллесом, и теперь солдаты, уцелевшие не по собственной воле, а по прихоти быстроногого, посвятили себя защите царской дочери Андромахи и, конечно, ее сынишки, упрятанного подальше от всяческих взоров.

Мальчик уже лепетал первые слова и мог одолеть пешком целую милю. Даже после долгих месяцев разлуки, составивших чуть ли не половину его коротенькой жизни, он без труда признал тетю Кассандру и радостно бросился к ней, раскинув пухлые ручки.

Провидица ответила на объятие и разрыдалась. Почти два часа три Троянки и служанки (кормилица и убийца с Лесбоса) играли и болтали со Скамандрием, а когда ему настало время поспать, еще потолковали между собой.

— Видишь, почему тебе не следует повторять свои откровения, — завершила беседу Андромаха. — Стоит хотя бы кому-нибудь, кроме собравшихся здесь, услышать о них, и нашему с Гектором сыну не избежать погибели, о которой ты столько пророчествовала: Астианакса швырнут на камни с высочайшей башни города, так что мозг брызнет на скалы.

Побледнев даже больше прежнего, Кассандра снова всплакнула.

— Я научусь держать в узде свой дар прорицания, — наконец произнесла она. — Хотя это мне и не под силу, но ничего, твоя бдительная служанка поможет. — Ясновидящая кивнула на Гипсипилу, застывшую неподалеку с каменным выражением лица.

Тут с площади послышался шум и женские выкрики, и подруги-Троянки, скрыв лица под тонкими покрывалами, отправились посмотреть, из-за чего такая суматоха.

Несколько раз во время бойкого выступления Гипподамии Елену так и подмывало вмешаться. Когда уже было слишком поздно — сотни женщин потоками рассерженных ос хлынули по домам вооружаться и надевать доспехи, — виновница Троянской войны признала правоту Кассандры. Ее старая товарка Феано, верховная жрица все еще почитаемого храма Афины, могла бы остановить это безобразие. «Вздор!» — протрубила бы она своим натруженным под сводами святилища голосом и, завладев общим вниманием, отрезвила бы женщин разумными словами. Сивилла напомнила бы, что Пентесилея (до сих пор ничего не сделавшая для Трои, если не считать клятвы престарелому царю и послеобеденного сна) приходится дочерью самому Аресу. Ну а как насчет горожанок, вопящих на площади? Найдется ли среди них хоть одна кровная родственница бога войны?

Мало того, Елена не сомневалась: Феано растолковала бы поутихшей толпе, что греки не для того почти десять лет сражались — когда на равных, а когда и одерживая верх — с героями вроде Гектора, чтобы сегодня пасть под ударами горластой оравы неумех. «И если только вы не учились втайне от всех обращаться с конями, управлять колесницами, метать копье на половину лиги вдаль и отбивать щитом свирепые клинки и если не готовы срубать визжащие мужские головы с крепких плеч — идите по домам, — вот что наверняка сказала бы жрица. — Беритесь-ка за прялки, верните братьям и отцам их оружие. Пусть храбрые мужчины защищают нас. Они затеяли эту войну — им и решать ее исход». Тут горячая свора остыла бы и понемногу разбрелась.

Однако Феано так и не вмешалась. Она была мертва — сдохла, как член Париса, по деликатному выражению самой Елены.

Поэтому кое-как вооруженная ватага продолжала шагать на битву — к Дырке, ведущей к подножию Олимпа. Женщины Трои свято верили, что прикончат Ахилла прежде, нежели Пентесилея изволит протереть свои прекрасные глаза. Гипподамия запоздало выскочила из Трои в косо нацепленных доспехах, позаимствованных, казалось, из позапрошлой эпохи — возможно, со времен войны с кентаврами. Бронзовые пластины оглушительно бряцали на огромных грудях. Она расшевелила толпу — и тут же выпустила контроль из рук. А теперь, как любой из политиканов, неловко и тщетно стремилась догнать ее, чтобы снова командовать парадом.

Подруги-Троянки попрощались, расцеловались и разошлись по своим делам — причем хладнокровная убийца Гипсипила двинулась по пятам за пророчицей с красными от слез очами. Елена же отправилась ко дворцу, который еще недавно делила с Парисом. Приам уже сообщил ей о своем намерении назначить время свадьбы Деифоба нынче же, до захода солнца.

По дороге красавице захотелось свернуть с многолюдной и шумной улицы в храм Афины. Святилище, разумеется, пустовало: мало кто в эти дни дерзал открыто поклоняться богине, которую считали убийцей Астианакса и главной причиной войны между смертными и Олимпом. Женщина вошла в полумрак, напоенный ароматами фимиама, вдохнула тишину полной грудью и окинула взором гигантскую золотую статую богини.

— Елена.

На какой-то миг дочери Зевса почудилось, будто изваяние заговорило с нею голосом бывшего мужа. Потом она медленно развернулась.

— Елена.

Менелай стоял менее чем в десяти футах от нее, широко расставив ноги в сандалиях на темном мраморе пола. Красавице хватило неверного мерцания зажженных весталками свечек, чтоб различить его рыжую бороду, зловещий взгляд, обнаженный клинок в деснице и глупый медвежий шлем в левой руке.

— Елена.

Что еще мог вымолвить этот царь, воин и рогоносец теперь, когда пробила долгожданная минута мести?

Бежать от него? Бесполезно. Атрид загородил собою вход и ни за что не выпустит жертву на улицу. К тому же в Лакедемоне он слыл самым проворным на ноги. Супруги даже шутили: мол, если родится сын, маме и папе нипочем не догнать его, чтобы отшлепать за шалости. Только им так и не пришлось родить сына…

— Елена.

Каких только стонов не слышала за свою жизнь красавица: все что угодно, от оргазма до смерти. Но никогда мужчина не вкладывал столько боли в три слога, похожих на горестный всхлип, таких родных и таких неузнаваемых.

— Елена.

Менелай торопливо пошел на нее, поднимая меч.

Дочь Зевса не пыталась бежать. При полном сиянии свеч и отблесках золотого идола она преклонила колени, подняла глаза на законного супруга, потупилась и сорвала с груди платье, ожидая удара.

13

— Что касается вашего последнего вопроса, — произнес первичный интегратор, — то полет на Землю необходим. По-видимому, или там, или в околоземном пространстве располагается источник всей этой квантовой активности.

— Манмут вкратце рассказывал, что его и Орфу послали на Марс из-за того, что источник… э-э-э… активности был на Олимпе.

— Так мы полагали раньше, когда, прознав о способности богов квитироваться, готовили Дыры для вторжения с Пояса и Юпитера на Красную планету и Землю Троянской эпохи. Однако теперь наши технологии позволили установить, что первопричина находится на Земле, а Марс — только приемник… Точнее выражаясь — цель.

— Неужели за восемь месяцев ваши технологии настолько изменились? — проговорил Хокенберри.

— Наши знания единой квантовой теории более чем утроились, — вступил в беседу Чо Ли — видимо, главный по техническим вопросам. — К примеру, большая часть того, что нам известно о квантовой гравитации, была получена именно за этот промежуток времени.

— Ну и чему же вы научились? — Схолиаст не надеялся понять ни слова из их объяснений, просто его впервые разобрало недоверие к полуорганическим роботам.

Ответил Ретроград Синопессен.

— Все, что мы узнали, — пророкотал он басом, который никак не сочетался с видом трансформера на паучьих ножках, — ужасно. Просто ужасно.

Что ж, это слово Хокенберри уразумел.

— Потому что квантовая чего-то-там нестабильна? Если я верно понял Орфу и Манмута, это было известно и раньше. Все оказалось настолько хуже?