Те же и Скунс - 2

- О-о...- Он по-врачебному решительно взял её левую руку и провёл пальцем по предплечью, по длинному ровному шраму, перечёркнутому едва заметными следами швов. - Господи, что это такое?

Катя пожала плечами. Разговор начал ей надоедать.

- Нож, - сказала она.

- Кошмар, - медик накрыл шрам ладонью. - До чего дожили, с ножом на девушку нападают!..

Катя снова пожала плечами. И нанесла удар ниже пояса.

- Вообще-то это я нападала,- сказала она.- Я в группе захвата работаю.

Уточнять, что в этой самой группе она была второе лицо, Катя не стала. Даже простое упоминание о месте её службы было патентованным средством от нежелательных кавалеров. Вот и доктор сразу как-то поскучнел и заторопился по неотложным делам. К вечеру, правда, он приободрился и сделал новый заход, но у Кати уже сидел Лоскутков, и врач, посмотрев на синеглазого красавца командира один раз, усох окончательно. Прошагал через холл, словно ничего не случилось, и больше не появлялся.

Кате, впрочем, было не до него. Саша от лица всей "Эгиды" принёс ей огромный термос с отваром шиповника и половину заставил немедленно выпить, утверждая, что это очень полезно. А потом, уже по собственной инициативе, учинил подробный допрос. Он желал знать всё: где и насколько сильно болит ("Только не врать, а то я тебя знаю..." - и было полностью очевидно, что он мысленно испытывал все те страдания, которых не испытывала она). Вышел ли уже камешек, что показал рентгеновский снимок ("Ты их тут прогни, чтобы ультразвук Тебе сделали, а то есть такие, что рентгеном и не берутся. Может, мне с кем поговорить?.."). Какие делали процедуры, все ли есть лекарства и, главное, не надо ли чего раздобыть... Катя сидела рядом с ним на больничном диване, нахохлившись и разглядывая квадратики линолеума, и, наверное, в самом деле выглядела серьёзно больной.

Потому что обманывать Сашу было нечеловечески тяжело. Ещё тяжелей, чем даже отца. Потому что на самом деле желание у неё было только одно: обнять его, крепко-крепко уткнуться лицом ему в грудь и... что дальше, она плохо себе представляла. Наверное - разреветься. Она готова была разреветься и так, безо всяких объятий. И в особенности - потому, что знала заранее: не повернётся она к Лоскуткову и руки ему на плечи не вскинет. Просто не сможет. Она прошла слишком долгий путь, чтобы жить своей сегодняшней жизнью, и... похоже, на этом пути разучилась быть слабой, женственной, нежной... похоронила в себе что-то важное... что-то самое важное...

- Кать, ты в порядке?.. - спросил Саша и с беспокойством заглянул ей в лицо, и она сообразила, что перестала ему отвечать и просто сидит, отвернувшись и пришибленно съёжившись. - Кать, тебе плохо? Тебе, может, доктора?..

И вот тут она поднялась и молча ушла от него к себе в палату. Какие у него были глаза, когда она уходила. Несчастные, недоумевающие, беспомощные...

А в палате пахло густо заваренным кофе, и при Катином появлении две женщины на койке возле окна спешно сунули в тумбочку разломанную шоколадку и кружки с напитком, начисто противопоказанным по диете...

- Катюша, присоединяйтесь, - обрадовались они, увидев, что это не медсестра и, значит, разноса можно не опасаться.

Она лишь мотнула головой - голосу в данный момент никакого доверия не было. Легла, натянула на голову одеяло и вцепилась зубами в подушку...

Единственное, что нравилось Кате в "Костюшке", - это вид с верхнего этажа. Почти прямо за больницей начиналась промзона - разный авторемонт, автобусный парк, оптовый рынок и теплицы фирмы "Лето", - а дальше простирался аэропорт, и можно было смотреть, как взлетают и садятся самолёты. Всего красивее становилось вечером, когда зажигались прожектора, а стеклянные башни, все пять, наполняло таинственное свечение. Сегодня день был ужасающе тёмный и мрачный, но Катя всё равно пришла посмотреть. Пришла в самый последний раз. Завтра её должны были выписать.

Пузатый лайнер словно бы нехотя оторвался от бетонной полосы и почти сразу воткнулся в низкие войлочные облака - с высокого этажа было ещё заметнее, что они начинались совсем рядом с землёй. Астрономический полдень наступал в час дня. Иная летняя полночь бывала светлей.

Катя проводила глазами самолёт, и на поясе у неё ожил сотовый телефон. Она поднесла трубочку к уху:

- Да?

- Катя!.. - Наташин голос был полон отчётливых слез.- Катя, ты извини, я не знаю... я решила, что надо... мне Толя...

В "Эгиде" явно произошло нечто из ряда вон выходящее. Катя похолодела и резким жестяным голосом приказала:

- Отставить! Говори толком!..

- Там автобус, заложников захватили...- Наташа крепилась изо всех сил, но всё равно всхлипывала. - Александр Иванович вместо них пошёл... А потом стрелять начали, и автобус сгорел...

- Где? - только и спросила Катя, чувствуя, как отодвигаются в пустоту больничные стены. Она имела в виду - автобус и труп, но Наташа ответила:

- Будапештская, три... в ожоговом центре...

Дальше Катя слушать не стала, да Наташа больше ничего и не смогла бы ей сообщить. Катя выключила телефон и помчалась по лестнице вниз, одолевая один марш в два сумасшедших прыжка. Больным, даже близким к выписке, по лечебному заведению так носиться не полагается, но это не имело значения. Отправляясь в "Костюшку", Катя уличных вещей с собой не взяла: сюда её привезли на машине и обратно собирались увезти так же. Это тоже не имело значения. У неё всего барахла с собой было - зубная щётка, полотенце да чистые трусики,- и она не озаботилась заскочить за ними в палату. Как была в "пляжных" тапочках и спортивном костюме, так и вылетела наружу. Голова работала на удивление чётко и ясно.

Наташа сидела в запертой "Эгиде" совершенно одна, если не считать псов. "Не считать", впрочем, было бы затруднительно. Филя и Степашка дружно забрались на второй этаж, чего обычно не делали, но пользоваться безнаказанностью и бродить по коридору не захотели. Уселись против Наташи и стали смотреть. Двумя парами разумных вопрошающих глаз. Наташа не вдавалась в подробности дрессировки, но много раз слышала, что свирепых служебных собак нельзя гладить и баловать - от этого у них, мол, снижается злобность. Больше всего ей сейчас хотелось сесть между овчарками на пол, сгрести обоих злобных-свирепых-зубастых в охапку и ощутить их тепло.