Чёрно-розовый скунс

Здесь было вполне неплохо. То есть, не сказать, что совсем уж хорошо, но и не плохо. Намного лучше, чем до этого – в огромном мешке с маленькими отверстиями для воздуха, где даже дышать – и то нечем. Но там его спасли соседи, мудро посоветовав забыть на время, что он умеет дышать. А заодно, сказали они, ты можешь закрыть глаза и вспомнить то место, где появился на свет – это помогает.

Так он и сделал. И потому смог продержаться до того момента, когда его привезли сюда. Мудрые соседи уехали дальше, и он сочувствовал им, потому что в мешке было очень холодно, а водитель машины, на которой их везли, совершенно не думал о своих «подопечных». Человек даже ни разу за весь путь не проверил, как они там, в холодном, душном, наглухо запертом фургоне! Водитель только гнал, гнал и гнал по скользким заснеженным дорогам, о которых вполголоса рассказывал, то и дело заходясь хриплым простуженным кашлем, старый, облезлый тигр, ехавший рядом с ними.

Тигр щурил уставшие от темноты подслеповатые глаза и говорил. Говорил обо всём подряд: и о дорогах, и о мягкой траве, о цветах и о снеге, который он видел однажды, когда был ещё совсем маленьким и его, до смерти перепуганного, несли на руках в большой дом, где жили добрые-добрые, очень заботливые люди и маленькая девочка, игравшая со смешным весёлым тигрёнком, пока он не стал старым и совсем ненужным ей, выросшей и нашедшей новые игрушки, слишком сложные и непонятные для постаревшего полосатого друга её навсегда ушедшего детства…

Тигр вспоминал девочку, и плакал в темноте, неумело скрывая рыдания. Тигр плакал, и тогда замолкали даже разговорчивые белки в дальнем углу фургона, потому что они тоже знали – это его последнее путешествие, а их только начинается.

Он так и не успел попрощаться с тигром, потому что очень устал от постоянной тряски и проснулся уже здесь, смутно вспоминая, как его куда-то несли вместе с теми самыми белками, тремя напыщенными попугаями и добродушными, но глуповатыми медвежатами. Медвежат было больше всего, потому что они нравились людям больше всех – он уже знал об этом. Знал и очень переживал, потому что все, кто ехал вместе с ним, были не одиноки. Три попугая, целых восемь белок и много-много медвежат – он пока умел считать только до десяти, так что не знал, сколько их всего.

А он – один. И неудивительно, если даже водитель, когда забирал их, сказал, что не понимает, кому это мог понадобиться – скунс. Пусть даже и такой необычный. Человек ещё посмеялся над его чёрными, в тот миг полными страха и надежды глазами. Точно такими же, какими он смотрел сейчас на проходящих мимо людей. Их было много, так много, сколько он никогда не видел там, где появился на свет. И эти люди были другими – кто-то совсем маленький, чуть больше самых крупных медвежат, а кто-то больше напоминал ему старого, плачущего в темноте холодного фургона тигра.

Один раз он видел, как такой человек и правда плачет, когда на неё накричал другой, совсем ещё молодой. Он потянулся к ней лапками, потому что очень хотел утешить, но его никто не заметил, не услышал его успокаивающего шёпота – здесь всегда было очень шумно.

День шёл за днём, их становилось всё меньше. Первыми, как и говорили в фургоне мудрые соседи, забрали медвежат – маленькие люди очень любят их. Потом как-то незаметно исчезли надменные попугаи, он даже не сразу заметил их отсутствия – потому что те всегда держались особняком. Последними забирали белок и коричнево-серых симпатичных бурундуков.

Ещё через пару дней привезли новых соседей – на этот раз только медвежат, но им было весело друг с другом, а его почти не замечали. Так же, как и люди. Нет, он не жаловался – но если бы хоть раз кто-то взял его на руки, хоть бы немного подержал, прижал к себе – он был бы так счастлив!

Но день шёл за днём, а люди по-прежнему ходили мимо, бегали, шумели, разговаривали, лишь порой бросая на него ленивый, холодный взгляд и резко произнося что-то вроде: «Фу! Это же скунс!» или «Что он здесь делает? Ужасные глаза! А этот хвост!»

Когда всех новых медвежат забрали, он загрустил по-настоящему. Он даже попытался убежать, но люди заметили, и посадили обратно.

Ещё через пару дней он понял, что всё безнадёжно. Кому нужен скунс, да ещё такой необычный? Его гладкая шерстка запылилась, взгляд потускнел, и теперь он сидел один посреди большой пустой площадки, ожидавшей, когда привезут новых соседей – снова медвежат, или белок, или попугаев, а может быть – даже нескольких тигрят.

Но ему уже было почти всё равно, потому что кому нужен скунс, да ещё и… такой необычный?

***

…Ранним утром в магазине всегда тихо и почти никого нет. Особенно здесь, между огромным стеллажом с посудой и другим таким же – с товарами для детей. Только иногда пройдёт нахмурившийся, вечно недовольный администратор или пробежит продавец, на ходу цепляя к нагрудному карману бейджик с именем.

Но это будет позже, а сейчас здесь – только тишина. Пустые проходы между стеллажами тускло освещены мертвенно-бледным светом потолочных ламп, зажженных через одну. Очень-очень тихо. Настолько тихо, что даже слышно, как на длинной пустой белой полке плачет, сам того не замечая, маленький чёрно-розовый скунс с длинным, пушистым хвостом. Забытая и никому так и не понравившаяся мягкая игрушка.

Может быть, кому-нибудь всё-таки нужен скунс? Да ещё и… такой необычный?