Глубинный путь

Я покачал головой:

— Лидия Дмитриевна, на таких, как Ярослав, не нужно сердиться.

— Не понимаю.

— Говорят, что великий изобретатель Эдисон в день своей женитьбы зашел в лабораторию и так увлекся каким-то исследованием, что позабыл о свадьбе. Невеста и гости прождали полдня и едва разыскали его.

— Вы меня не понимаете, Олекса Мартынович. Я не ревную его к работе. Я сама люблю работать и знаю, что значит отдаваться работе. Но для нормального человека во всем существуют границы… Впрочем, дело не в этом. Вы не понимаете, что со мною происходит.

— Я понимаю вас, Лидия Дмитриевна. Я уверен, что вы любите Ярослава, но боитесь сделать больно Юрию. Мне не верится, что вы действительно любите Юрия.

— Оставьте! — нервно проговорила девушка и поднялась с кресла. — И довольно об этом. Вот письмо. Прошу передать его Макаренко… Спокойной ночи!

Я выразил свое удовлетворение тем, что завтра она едет на курорт. Там она все спокойно обдумает, снова обретет душевное равновесие, потому что с нею не будет ни Юрия, ни Ярослава.

Лида резко покачала головой.

— Юра едет со мной. Он сейчас работает над диссертацией, тема которой связана с моей болезнью… Очевидно, он ищет новые способы ее лечения. До свиданья.

— До свиданья, — тихо ответил я.

«Кого же из них она любит?» — задумался я.

Вдруг, уже у самой двери, Лида обернулась:

— Юра сменил свою профессию ради меня. Он специально перешел в медицинский институт, когда узнал, что я заболела. Он посвятил мне свою жизнь… — Она не закончила, потому что в это мгновение в дверь постучали.

Лида повернулась и столкнулась в дверях с Догадовым.

— Можно? — спросил он.

— Прошу, входите, — пригласил я его, а сам выскочил вслед за Лидой, надеясь, что она скажет что-нибудь еще.

Но девушка уже спускалась в вестибюль.

— Так вот кто у вас бывает! — с усмешкой сказал Догадов, когда я возвратился в комнату.

Я взглянул на него так, что усмешка мгновенно исчезла с его лица.

— Лидия Дмитриевна Шелемеха завтра уезжает в Ессентуки и любезно занесла мне некоторые сведения о лаборатории металлов, где она работает, — холодно пояснил я. — Как вам известно, я писал об этой лаборатории и буду писать еще.

— Знаю, знаю… Прекрасный очерк у вас получился.

Это было сказано так искренне, что я изменил тон и позвонил в ресторан, попросив принести легкий ужин. Догадов не отказался от предложения разделить трапезу.

Когда официант принес ужин, Догадов сказал:

— Я к вам зашел с новостью.

— С какой именно?

— Скоро мы с вами распрощаемся. Я уезжаю.

— Куда?

— Надоело сидеть и возиться с правкой корреспонденции. Хочу писать сам. Я договорился с Антоном Павловичем, что поеду специальным корреспондентом «Звезды» на Урал. Подвластная мне территория — весь Урал и вся Западная Сибирь до самого Байкала.

— Ого! Тогда я, по всей вероятности, весной приеду к вам в гости. Ну, а Новый год вы все же встретите здесь?

— Должно быть. Говорят, что на встрече Нового года в редакции будет много выдающихся людей. Антон Павлович надеется даже на Саклатвалу, хотя академик никогда не ходит на банкеты.

— Не знаете, кого еще приглашают?

— Видел у секретарши список. Все старые наши друзья и новые светила технической мысли — Самборский и Макаренко… Кстати, говорят, будто Самборский в разговоре с кем-то сказал о Макаренко: «Не будь он моим бывшим другом, я сказал бы, что это вредитель». В чем дело? Они поссорились?

— Не имею ни малейшего представления, — ответил я и, зная склонность моего коллеги посплетничать, промолчал о сегодняшнем заседании комитета.

14. Под елкой

В конце декабря погода начала портиться. Наступила оттепель. В городе совершенно исчез снег и не осталось никаких признаков зимы. Казалось, вернулась осень с туманами, дождями и грязью. Метеорологи сообщали о вторжении на Европейский континент теплых масс воздуха, жонглировали циклонами и антициклонами, но на вопрос, интересовавший обыкновенных граждан, а особенно конькобежцев, хоккеистов, лыжников и вообще любителей зимнего спорта, когда снова начнутся морозы и выпадет снег, не отвечали. Перед Новым годом стало так тепло, что паровое отопление в домах едва действовало. Было смешно смотреть, как, шлепая по грязи, прохожие тащат на плечах елки.

Несмотря на осеннюю погоду, люди все-таки готовились к встрече Нового года, к елке.

Редакция «Звезды» тоже деятельно готовилась к новогоднему празднику. Тридцатого утром мне принесли оттуда билет с приглашением «на новогодний вечер под заснеженной елкой». Было еще несколько приглашений, но я с благодарностью отклонил их.

Кроме, так сказать, служебного патриотизма, у меня было очень важное основание встречать Новый год именно в редакции. Стало известно, что тридцать первого декабря правительство слушает доклад академика Саклатвалы.

На заседание членов правительства никого из комитета не пригласили, но Черняк должен был увидеться с академиком сразу же после окончания заседания, а от него приехать в редакцию на вечер…

Одно препятствие едва не помешало мне пойти на встречу Нового года. Я мог встретить там Макаренко. Я должен был отдать инженеру письмо Лиды, но вот уже несколько дней искал это письмо и никак не мог найти. Куда оно девалось — я никак не мог понять.

Не раз случалось, что я прятал какую-нибудь нужную вещь и находил ее только через несколько месяцев. По всей вероятности, то же самое случилось и теперь. Я страшно ругал себя за неряшливость и беспорядочность. Снова и снова я обыскивал всю комнату — письмо словно растаяло. Но не могло же оно по божьей воле исчезнуть!

Перед тем как ехать на вечер, я еще раз поискал его и, не найдя, оделся и вышел.

В редакцию я приехал без четверти одиннадцать и застал там довольно много народа. Черняка еще не было. Не было также и Шелемехи. В одном из углов я увидел Самборского, а в большой комнате, возле роскошной елки, — Макаренко. Догадов держал его под руку и что-то рассказывал. Я подошел к ним.

Догадов сразу же ухватился за меня, затараторил о своем отъезде на следующий день, оставил мне кучу поручений: способствовать помещению его корреспонденций, отвечать на письма, последить за своевременным переводом гонораров — все, что может сказать друг-журналист, когда уезжает в длительную командировку.

— Мы еще успеем обо всем условиться, — сказал я ему. — Дайте посмотреть на елку.

— Елка необыкновенная, — проговорил Ярослав.

Действительно, елка, густая, развесистая, с широким основанием, с блестящими ярко-зелеными иголками, была замечательно красива. На ее верхушке сияли семь серебристых звезд, напоминавших созвездие Малой Медведицы; самая высокая из них должна была быть Полярной звездой. На золотых и серебряных цепочках, опоясавших елку, слегка покачивались куклы и игрушки. Первые, чуть шаржированные, напоминали всех известных техников, ученых, которые чем-либо прославились за минувший год. Вторые были маленькими моделями машин и аппаратов, появившихся за это время. Еще ниже шел специальный ярус детских игрушек, которые за последний месяц выпустили или приняли к производству детские фабрики.

— Следите за елкой, — сказал Догадов, — я вам что-то сейчас покажу.

Он подошел к стене и щелкнул черным выключателем. Тихонько загудел мотор, и елка медленно закружилась перед нами, показывая себя во всей красе.

— Техники не могут без выдумок, даже когда речь идет о елке, — засмеялся Ярослав.

Догадов остановил елку и отправился в другие комнаты. Мы еще немного постояли возле дерева и тоже отошли, чтобы осмотреть небольшую выставку каких-то загадочных картинок на стенах, которыми Черняк хотел привлечь внимание гостей.

— Ярослав Васильевич, — обратился я к инженеру, — я очень виноват перед вами.

— А что такое?

— Когда Лидия Дмитриевна уезжала на курорт, она оставила мне для вас письмо…

Инженер исподлобья посмотрел на меня.