Будни банкира (СИ)

Очнувшись, я увидел Марию-Терезию.

- Привет, - сказала она.

... знаете, мы живём в странное время.

Каждый день ощущается нами, как понедельник. Жизнь в целом - как последняя неделя квартала.

Продрал утром глаза и уже куда-то опаздываешь.

Эспрессо из кофе-машины, резиновый гамбургер на бегу... крутишься, что та белка в колесе: встречи, связи, знакомства.

С другом поговорить некогда:

- Извини, важный звонок по второй линии...

А вечером сидишь один в ресторане, пианист на рояле играет что-то такое, от чего глаза вдруг на мокром месте.

Джаз, наверно...

Отвернёшься к окну, смотришь в окно - там дождь.

И хочется одного, нестерпимо, до умопомрачения хочется одного:

Чтобы рядом была она.

Та самая, чьи глазах прозрачней и чище неба.

Очнувшись, я увидел Марию-Терезию.

- Привет, - сказала она.

- Люблю тебя, - в ответ прошептал я.

Знаете, при обильной кровопотере, не то что рукой или ногой двинуть, языком пошевелить трудно.

- Люблю тебя, - еле слышно прошептал я.

- И я тебя, - она наклонилась и легонько коснулась моих губ поцелуем.

... иногда надо, - просто необходимо, - очутиться в шестнадцатом веке, в третьеразрядной гостинице, на тюфяке, набитом соломой, с кровоточащей дырой в плече, обвязанной оторванным от подола куском материи.

Чтобы очнуться и увидеть лицо.

То самое, единственное лицо.

И глаза, что прозрачней и чище неба.

- Люблю тебя, - прошептал я.

- И я тебя. Спи.

Есть и минус в шестнадцатом веке: из доступных лекарств лишь сон.

Есть и минус... но плюсов гораздо больше.

- Выходи за меня, - прошептал я.

Конечно, было б куда эффектнее стать на колено, протянуть колечко с бриллиантовой искрой, обручальное золотое кольцо в красивой коробочке красного бархата...

Увы, диаманты и искры остались в Харькове: до колечка - тысячи километров и четыре - чуть больше - столетия.

Я не стал ждать и откладывать.

Знаете, я не стал медлить с признанием... и правильно сделал.

Когда через пару недель мы с Марией-Терезией вышли из челнока... не то, чтобы я надеялся на более тёплый приём...

На фанфары, квартальную премию или, скажем, медаль Конгресса.

Нет, я не ждал, - клянусь, даже и в мыслях не было! - что коллектив Национального банка встретит меня аплодисментами.

Что Валерия Алексеевна...

Знаете, как в старых американских фильмах, когда мир спасён, зло наказано, все улыбаются и рукоплещут, а суровый, но справедливый начальник говорит, обращаясь к герою:

- Good job.

Где Непогодова и где Good job?

Нет, клянусь! я не рассчитывал, что Родина встретит меня с распростёртыми объятиями.

Но чтобы так...

Едва мы с Марией-Терезией вышли из челнока, откуда-то, будто черти из табакерки, выскочили спецназовцы,

- в кевларовых касках, в бронежилетах -

навалились со всех сторон, заломили за спину руки, клац! клац! щёлкнули на запястьях наручники.

- Вы имеете право на адвоката. Вы имеете право хранить молчание... - пижон в чёрных солнцезащитных очках и бейсболке с надписью НАБУ стал зачитывать мне права: "выходи за меня" или "мы будем жить долго и счастливо" в списке прав кавалера Хвалько не значились.

* * * * * * * * *

Поначалу я не воспринял своё задержанье всерьёз.

Ну взял без спроса челнок, ну отсутствовал пару недель на работе...

Ничего, ударным трудом наверстаю упущенное. Сверхурочно выйду.

Лишь на суде я осознал весь ужас своего положения.

Под присягой свидетель Немочка подтвердил:

На перегоне между Иркутском и Благовещенском, на богом забытом разъезде, в тайге, золото не обнаружено.

Нет груза, нет ста восьмидесяти двух тонн, - ни слитков, ни монет царской чеканки.

Ни-че-го!

Лучшие детективы страны усердно вели следствие, выезжали на место пропажи:

- Носом рыли, Ваша честь, землю. Вернее, снег... а его там по колено, по пояс...

- И что?

- Нету!

Бродят невнятные слухи о санном обозе, о мужчинах с офицерской выправкой. Старший у них в авиационных очках, похожих на консервные банки. Но обстоятельные расспросы местного населения каких-то зацепок не дали... сгинул обоз в ночи, канул бесследно.

- А ведь это не просто золото, - завизжала прокурорша Полонская. - Это будущее наших детей, мальчиков, девочек.

Да, да, дети, сердце моё оборвалось: нет теперь у наших детей будущего.

- А старики, - не унималась Полонская. - Наши немощные старики. В шортах и цветастых гавайских рубашках... они могли бы гулять по пляжам Флориды, пить мохито из высоких стаканов, снимать на фотоаппараты девушек. А теперь? Какова их судьбы нынче? Клянчить копеечку у супермаркета, разгребать мусорные бачки.

Стариков было особенно жалко.

Юрик-Юрик, что ты наделал?

Нет мне прощения, расстрелять гада и тело в прорубь.

... но меня не расстреляли, украинское правосудие всегда отличалось неумеренной либеральностью: сто двадцать лет заключения, долговая тюрьма, одиночная камера, - так гласил приговор.

Я был ошеломлён его беспредельной мягкостью, гуманность великодушной Отчизны меня воистину потрясла.

Что до выкупа - законодательство требует определить сумму выкупа - судья Каленчук сказал.

- Гроша ломаного ты, Хвалько, не стоишь. Но закон есть закон. Назначаю в качестве выкупа сто пятьдесят миллиардов! И плюс ещё две копейки. Чтобы даже Изя-вундеркинд не смог тебя выкупить у обиженной тобой нашей любимой Родины.

Так сказал судья и добавил:

- Тебе всё понятно, сынок?

Чего уж тут непонятного, гнить мне в стылых сырых казематах... до скончания века гнить.

Эпилог

Вот и всё.

Это конец истории.

Не спорю, не самый хороший конец.

С точки зрения беллетристики, вообще никуда не годится.

Для книги было бы куда лучше, если бы адвокат, величайший дока и умница, полыхнул на суде блистательную речь:

- Не в фактах, не в сложности их, заключается трудность этого дела...

И переглянулись бы люди в зале: куда клонит этот крючкотвор? ведь всё очевидно.

- Нет, милостивые государи, - не соглашается величайший дока и умница. - Не всё!

"Добро", "Справедливость", "Великодушие", заливается он соловьём, вопиёт и взывает к совести... и добреет на глазах публика, смягчаются очерствевшие сердца, пробуждаются заскорузлые в злобе дня души.

Крепко задумался судья Каленчук: "Ну что факты? Факты, конечно, фактами. Но человек-то Юрик хороший", и на бесстрастном его лице, сухом лице испорченного юриспруденцией профессионала, появляются проблески человечности.

Не останавливается защитник, ораторствует и витийствует златоуст, и странное дело: всё меньше находится в зале охотников крикнуть "Распни его!", всё больше появляется сторонников милосердия.

Человек - суть любовь, просто ему надо напоминать об этом.

- Как бы мрачно ни смотреть на этот поступок, в самых мотивах его нельзя не видеть честного и благородного порыва, - с пафосом закончил бы адвокат, и даже прокурорша, по роду занятий стерва, но в сущности, обычная сентиментальная баба, пустила бы прочувствованную слезу.

И присяжные, тоже всхлипывая, торжественно бы объявили: