Двери паранойи

о я штудировал в психушке. Правда, теперь уже изрядно подзабытый. Я наугад открыл хлипкий томик с тупорылым пистолетом и голой девкой на обложке и сразу же наткнулся на чрезвычайно глубокомысленный текст:

…

Иногда назначение требует, чтобы он играл роль богатого человека; случается, что он ищет укрытия в роскошной жизни, чтобы таким образом стереть воспоминания об опасностях и отвести от себя тень смерти…{[23]}

«Отвести тень смерти». Каково, а? Разве не здорово? Разве это не написано буквально обо мне? Если выживу, надо будет организовать сбор средств на памятник автору «Бондианы» и основать фэн-клуб. Представляете: коллективное курение смеси балканского и турецкого табаков и украинской конопли, членские билеты с двумя нулями, шлюхи, владеющие джиу-джитсу, и прочий кал…

Но вернемся к неутешительной действительности. Действительность имела температуру сорок градусов в тени и больше пятидесяти на солнце. У действительности был тяжелый запах непрерывно гниющих фруктов, и она изобиловала дождями вперемежку с солнечной радиацией. После бесснежной зимы на родных широтах это казалось сущим раем – в течение примерно получаса. Потом припекло так, что расплавленные мозги потекли из ушей.

И все же на борту старенькой «сессны», наверное, было чуть полегче, чем в преисподней. Совсем хорошо, по-моему, чувствовал себя только жмурик в саркофаге – эту штуковину как будто хранили в леднике с доисторических времен, и она была присыпана толстым слоем нетающего инея, в котором Фариа охлаждал баночное пиво.

Если верить календарю на моем циферблате, несколько часов назад наступило шестнадцатое июля тысяча девятьсот девяносто восьмого года. Учитывая погоду, похоже на правду. И это означает, что семь месяцев бесследно пропали из жизни, о чем я не сильно переживал…

Что-то меня несет по волнам моей памяти без руля и без ветрил. Лучше излагать по порядку, чтобы самому не запутаться. В себя я пришел, когда мы болтались в воздухе над Римом. Диспетчеры буквально взбесились. Верка, очутившаяся в пилотском кресле, выслушала темпераментную ругань с мечтательной улыбкой, а потом запросила разрешение на посадку на плохом английском.

Услышав, что пилот – баба, итальяшки стали намного изобретательнее. Один все время поминал свою жирную тещу, второй крыл всех «безмозглых сучек» подряд. Легкий переполох объяснялся тем, что мы материализовались в двадцати метрах под брюхом «семьсот сорок седьмого», выполнявшего рейс на Хельсинки. Когда этот дирижабль с крыльями закрыл солнце, мне показалось, что гончие псы герцога нас все-таки достали…

В течение нескольких кошмарных секунд «сессну» дико трясло в реактивной струе, а звуковое давление истязало мои барабанные перепонки. Когда все кончилось, трудно было поверить в наступившую стабильность. Пространство, время и материя договорились о перемирии. Если что-нибудь и менялось (например, пейзаж за стеклом), то изменения не действовали на нервы, а происходили в приятном темпе и в соответствии с жизненным опытом. Иначе говоря,