Лучшее за год 2006: Научная фантастика, космический боевик, киберпанк

— Ренц, — сказал Маркес. — Не строй из себя героя.

— Нет, ребята, серьезно, — сказал Ренц. — Все в порядке.

Он пошел по раскачивающемуся вагону. Мать с ребенком смотрели, как он приближается. На лице женщины настороженность сменилась страхом, а тот — свирепостью. Ренц улыбнулся, стараясь показаться дружелюбным, и присел перед ними на корточки. Он достал удостоверение агента ОАТК и показал его матери. Темнота за окнами неожиданно уступила место тусклому свету фонарей станции.

— Мэм, — сказал он. — Боюсь, я должен попросить вас и вашу дочь пройти со мной.

Двери с шипением раскрылись. Внутрь влетела полиция.

— Не нравится мне, куда он клонит, — сказал Маркес.

— Некоторые из вас могли уже слышать о сингулярности, — произнес человек на трибуне. — Это одна из тех штук, когда люди вокруг говорят, что она вот-вот случится, а она никак не случается. Сингулярности ждали, когда технологии стали такими сложными и разветвленными, что должны обрести сознание. Этого ждали в девяностых, а потом еще каждые последующие пять лет. Об этом отсняли целую кучу страшных фильмов.

Но вспомните, о чем я говорил раньше. Уровни не могут общаться. Это мы и имеем, если пробудилось нечто, включающее в себя людей и компьютеры, самолеты, поезда и автомобили. Вон та девочка идентична единичной человеческой клетке — нейрону или клетке сердца. А вот этот мужчина — еще одна клетка. Все наше сообщество образует орган или ткань. Даже до возникновения линков существовали постоянная связь и общение между людьми. Что если этого достаточно для зарождения мыслящих структур? Их развитие могло начаться, когда мы создали всемирные Сети, а могли и существовать всегда. Можете называть эти сознания общественным разумом. Мы можем никогда и не узнать о них, так же как наши клетки не подозревают о том, что являются частью нас.

И подобные общественные разумы могут функционировать на собственном уровне, совершенно не заботясь о нас… Хотя кто знает? Сколько времени нам потребовалось, чтобы начать разбираться в нейрохимии?

Знаю, мы привыкли считать себя вершиной всего. Молекулы составляют клетки, клетки образуют ткани, из тканей скроены органы, а из органов — люди, но вот из людей не создается ничего большего. Усложнения останавливаются на нас. Итак, леди и джентльмены, похоже, что все совсем не так.

— Кто-нибудь из вас понимает, о чем лепечет этот парень? — спросил Пауль.

Судя по гулу голосов в зале, этот вопрос озадачил не только их группу. Докладчик словно ожидал этого. Он шагнул назад и сунул руки в карманы, наблюдая за собравшимися с выражением то ли симпатии, то ли жалости на лице.

— Он сказал, что в небесах началась война, — произнес Маркес.

— Нет, не это, — сказал Ренц. — Ангелы тут ни при чем. Это сознания. Он говорит о сознаниях.

Докладчик вновь выступил вперед, поднимая руки ладонями вверх. Гул затих. Мужчина кивнул, улыбаясь так, словно был доволен реакцией.

— Вот так все и обстоит, — произнес человек. — Некоторые из вас уже заметили брешь в моей модели. Я говорил, что разные уровни комплексности не могут общаться друг с другом. Но это не совсем верно. Вы делаете это всякий раз, когда пропускаете стаканчик вина или принимаете антидепрессанты. Мы понимаем нейроны. Не идеально, может быть, но в достаточной мере, чтобы влиять на них.

Итак, единственная теория, способная объяснить увиденные нами совпадения: кто-то выше — на один уровень комплексности выше — обнаружил способ воздействия на нас.

Когда Паасикиви прервала допрос и обратилась к нему, Ренц не сразу понял, о чем она говорит. Ему представились бомбы, взрывающиеся в кабинете врача, и вооруженные люди. Такими были его первые мысли при словах: «В больнице! Приступ. Анна».

Ее палата пропахла дезинфекцией. Жужжание кондиционера было достаточно громким, чтобы заглушать все посторонние звуки. Белый шум, напоминающий шелест прибоя. Анна выдавила из себя улыбку, увидев его.

— Привет, — сказала она. — Ты уже слышал? Лосось снова на грани вымирания.

— Ты проводишь слишком много времени в Сети, — ответил Ренц, стараясь говорить мягко и ласково.

— Это точно. Но ты же больше не водишь меня на танцы.

Ренц попытался улыбнуться. Честно попытался. Он видел слезы в ее глазах, видел ее истончившиеся до костей руки, неуклюже тянущиеся к нему. Он наклонился, обнял жену, вдохнул запах ее волос и заплакал. Анна принялась его баюкать и успокаивающе поглаживать по шее дрожащими пальцами.

— Прости меня, — сказал он, когда смог хоть что-то произнести. — Я должен был остаться с тобой, подавать тебе подушки и прочее… и не…

— И не обращать больше внимания на собственные нужды? Милый, не глупи.

Ренц снова нашел в себе силы улыбнуться. Он помог ей лечь и вытер глаза рукавом рубашки.

— Что говорят врачи? — спросил он.

— Они полагают, что все опять под контролем. Насколько необратимы повреждения, удастся узнать только через пару недель. Но они не слишком велики, милый. Все не так уж и плохо.

По тому, как она это произнесла, по выражению ее глаз Ренц понял, что «все не так уж и плохо» только потому, что худшее еще впереди. Он сделал глубокий вдох и кивнул.

— А как насчет тебя? — спросила Анна. — Я слышала, что вам удалось отразить какое-то нападение в Нью-Йорке. Они пытались нанести повторный удар по ресторану?

— Нет, это было не нападение, — сказал он. — Что-то другое. Но очень странное. Мы задержали всех девочек, вовлеченных в происшествие, но, судя по всему, между ними нет никакой связи. Просто странное совпадение.

— Девочки?

— Маленькие девочки. Может быть, пяти или шесть лет.

— Марионетки?

— Нет, все они оказались «пустышками». К тому же не подключенными ни к одной из Сетей. Они были просто… людьми, — произнес Ренц, глядя на свои ладони. — Я устал от этого, Анна. Действительно устал. От всего этого.

— Даже от того, что тебе нравилось?

Перед его внутренним взором прошли воспоминания о волнующих моментах, о том, как они устанавливали разрядники, о страхе, беспокойстве и успехе. Ощущение, что он являлся частью чего-то большего, нежели он сам. Тепло прижавшейся к нему Анны, когда они танцевали или занимались любовью.

— Особенно от того, что мне нравилось, — произнес Ренц. — Все ужасно.

— Бедняжка, — сказала она. — Знаешь, мне очень жаль. Если бы я только могла все исправить. Я стараюсь убедить свое тело просто успокоиться, но…

Анна с трудом пожала плечами. На нее было больно смотреть. Ренц кивнул.

— Все нормально, мне бы не хотелось тащить с собой в глубины ада кого бы то ни было еще, — произнес Ренц.

— Что ж, это мило, — сказала она и вкрадчиво добавила: — А ты не задумывался о переходе в отряд поддержки? У многих в моей группе там мужья и жены. Им, похоже, несколько полегче.

— Я недостаточно опытен. Ничего хорошего из этого не выйдет.

— У них есть консультанты. Ты должен хотя бы поговорить с ними.

— Хорошо. Я поговорю с ними. У меня скоро отпуск. До тех пор я могу и повоевать.

Она рассмеялась и отвела взгляд. В ее глазах отразился свет — действительно льдинки.

— Что такое? — спросил он.

— Повоевать. Забавно. У тебя своя битва, родной, а у меня своя.

— С той лишь разницей, что ты сама себе враг.

— Ага, прямо-таки гражданская война, — с усмешкой произнесла Анна. — В моей группе есть парень по имени Эрик. Тебе он понравился бы. Он говорит, что это словно два человека в одном теле. Один из них пытается выжить, а второй мечтает убить первого, даже если это будет означать гибель для них обоих.

— Хороший он и плохой он, — сказал Ренц.

— Смотря с какой стороны посмотреть. Можно сказать, что его иммунная система свято верит, что совершает героические поступки. Маленькие белые клетки носятся повсюду и рвут друг друга на части. И трудно убедить этих парней прекратить свою работу.

Ренц покачал головой. Пальцы Анны сплелись с его. Кондиционер кашлянул и вернулся к прежнему монотонному гулу.