Тень Земли (Дилогия о Дике Саймоне, Книга 2)

"Дальше в лес, больше дров, - подумал Саймон, стараясь извлечь самое ценное из этого ливня информации. - Большой Передел и куча Малых... свара с дружинниками и домушниками... а еще - когда наши драпали из Одессы... из той Одессы, где нынче ветер гуляет над пепелищем..." Сотня вопросов вертелась у Саймона в голове, но, не желая пришпоривать скакуна удачи, он спросил лишь об одном:

- Этот Мигель... Кто он такой, Проказа?

- Учитель наш и писарь, из городских, из Рио. Ссыльный, хоть и не враг народа. Попал за какие-то вины в кибуц, на свекле чуть не подох, да дядька Иван его на бычков сменял. Голова! Одно слово, городской! Будет тебе, брат Рикардо, с кем умные речи говорить, а заодно и кружку опрокинуть.

- Я не пью, - сказал Саймон.

- Никто не пьет, батюшка. Все только выпивают. С этими словами рыжий хлестнул мулов, и они въехали в городок. Саймон, ожидавший увидеть дома из бревен, кaк в Смоленске, с просторными окнами, крылечками и верандами, был разочарован: тут строили по южноамериканским образцам, и беленые глиняные стены под черепичными кровлями тянулись вдоль пыльной улицы глухим и жарким монолитом. Его рассекали лишь узкие двери, закрытые или распахнутые. Иногда путнику удавалось заглянуть во дворик - тоже вымощенный утоптанной глиной, с неизменным деревом посередине, с очагом и крохотным бассейном или цистерной для воды. Но эти патио, как и знакомый быт небольших городков Латмерики и Южмерики, не занимали Саймона; он глядел на людей. Белых и смуглых, с кожей оттенка бронзы или цвета густого кофе, с негроидными или славянскими чертами, с глазами голубыми, карими и темными, как бразильская ночь, с шапкой курчавых черных волос или с льняной, выгоревшей на солнце гривой, с каштановыми локонами, с рыжими патлами, точно такими, как у Пашки Проказы... Это было поразительное зрелище - не потому, что в Разъединенных Мирах не случалось смешения рас, но совсем по иной причине: инстинктивно Саймон готов был услышать испанскую речь, португальскую или английскую, однако здесь говорили по-русски. И это казалось странным, будто он внезапно сделался зрителем какой-то неправдоподобной оперетты. Обличья - вавилонское столпотворение, а язык - один... Тот самый, что вывезен из Одессы - со всем, что уместилось в кораблях... "Где они, кстати?.. мелькнула мысль. - Где флот, преодолевший океан? Сгнил? Проржавел? Или пошел в переплавку?"

Раздумья Саймона прервались; фургон выехал на площадь. Она была прямоугольной, и в дальнем узком ее конце стояла церковь со звонницей маленький белый храм о пяти маковках с крестами, в привычном Саймону православном стиле. Казалось, его должны окружать бревенчатые избы и терема, но на церкви русский колорит кончался: четыре других строения на площади были низкими длинными белыми касами, крытыми оранжевой черепицей. Два - слева, два справа. Слева - полицейский участок (перед ним слонялся служивый в синей форме, с кобурой на ремне) л почтовая контора под вывеской: трубящий в рожок всадник; справа - лавка со всякой всячиной и корчма под названием "Салун". Рядом с участком виднелось некое странное сооружение, похожее на колодец, - обнесенная невысокой кирпичной стенкой яма, а над ней - то ли ворот, то ли лебедка с толстой цепью, на которой болтались кандалы. У полицейских и почтарей узкие окна были зарешечены, а над крышами торчали антенны. "Значит, есть радиосвязь", - подумал Саймон, пытаясь в то же время догадаться о назначении ямы и ворота; лавку украшали три широкие, распахнутые настежь двери, сквозь которые можно было разглядеть прилавок и полки с товаром, а при корчме имелся навес, на столбиках с перилами. На перилах сидел бородач с ружьем на колене, а рядом были привязаны четыре лошади и мул покойного отца Домингеса. Пашка, зыркнув на бородача, пробормотал: "Здесь они, вражье, семя!" - и вознамерился подхлестнуть мулов.

- Правь к церкви, - распорядился Саймон. Над вратами храма был выложен мозаичный крест, а под ним - что-то странное: изображение монеты в одно песо, выкрашенное серебряной краской. Такие же непонятные символы были на остальных строениях: корчму украшала резная фигура в длинном плаще, лавку - намалеванные на дверях зубастые крокодилы, почтовую контору - большой деревянный "штык" под стрехой, а полицейский участок - пушка. Старинная пушка на огромных колесах, выбитая из жести, напомнившая Саймону нечто знакомое: герб родного. города Смоленска.

С недоумением пожав плечами, он велел Проказе остановиться, спрыгнул на землю, обошел фургон и бережно поднял на руки тело отца Домингеса. Потом направился в церковь - пустоватую, но опрятно прибранную, - поискал взглядом место поприличней и опустил свою ношу под иконой Христа-Спасителя.

Сзади послышались шаги, потом - деликатное покашливание. Саймон обернулся. Дьячок... Пожилой, маленький, тощий, с бородкой клинышком и мутноватыми глазками... Кожа белая, бородка пегая, однако нос приплюснутый, с широкими негроидными ноздрями...

- Ох, горе, горе... Творят бесчестие, убивцы, на радость Сатане... Кто на этот раз, сын мой?

- Отец Леон-Леонид Домингес из Рио, - ответил Саймон, вытащил из кармана кошель и сунул его в руку дьячка. - Вот сорок песо. Положить во гроб, отпеть и похоронить в освященной земле. И крест поставить. Лет ему было сорок три. .

- Все исполнится, сын мой, - кивнув, дьячок шмыгнул Носом. - Вечор батюшке доложу, отцу Якову.

- А сейчас где он? - спросил Саймон, оглядывая пустую Церковь.

Дьячок смущенно потупился:

- Спит... Вчера, вишь, дитя крестили. Невинный младенец, хоть от Кобелины, помощника огибаловского. Кобелино-то девку силком взял, дочь Симона-плотника, но от отцовства не отказался. Редкий случай! Крестины вчерась закатил, упоил вусмерть, а допрежь всего - отца Якова. А как с ним не выпьешь? Сегодня не выпьешь, завтра не выпьешь, а после в Голый овраг попадешь. Огибаловские и так попов не любят...

- Отчего же? - поинтересовался Саймон.

- Оттого, - пояснил дьячок, - что справный поп в народе веру в справедливость держит, а такая вера бандеросам ни к чему. Ни огибаловским, ни тем, что в столице сидят. Они бы нас всех вырезали, ежели б не дон Хайме... Тут он испуганно перекрестился, уставился на Саймона и дрожащим голосом произнес: - А ты-то, сын мой, из каковских будешь?