Степь. Кровь первая. Арии (СИ)

Зорька ничего не понимала. Она лишь плакала от счастья. Ей было хорошо, но жарко. Она чувствовала, что ещё немного и она сварится в этой бане.

- Не бойся, - тут же заверила её Дева, - теперь самое страшное позади. Теперь ты на коне, со стрелкой в руке.

Зорька продолжала плакать, нет, уже реветь. Она сквозь слёзы проговорила:

- Я ничего не понимаю.

- Придёт время, поймёшь. Ты иди в родные земли. Там тебя ждут.

Она взяла голову Зорьки в обе руки и поцеловала в раскалённые губы и разрушилась, облив напоследок её разгорячённое тело прохладной водой.

Зорька проснулась вся мокрая. Звёздочка под боком под шкурой громко плакала. Зорька с неимоверным трудом откинула шкуру и прохладный ветерок, созданный этим движением, обдул вспотевшее тело и такую же мокрую малышку, которая сразу успокоилась, чмокая губками и сопя. Было темно, хоть глаз коли. Зорька подтолкнула ребёнка по выше. Она почувствовала, что с приходом в себя, постепенно возвращаются силы. В норе, где они лежали, было душно. Ощупала лицо, вернее корку на нём, та была на месте. Она поняла, что это какая-то лечебная мазь, вроде той, которую готовил Диля. Просто она засохла, превратившись в корку. Кожа под ней чесалась так, что хотелось расцарапать её немедленно. Упираясь ногами и руками, она выползла назад из-под тяжеленой шкуры, и голова с плечами упёрлись на стену, придав ей полулежащее положение. Голова покружилась маленько, но быстро пришла в норму. Ощупала пространство вокруг. Ничего кроме подсушенного сена. И не выдержав больше зуда, начала потихоньку, с краёв, отколупывать засохшую массу, которая, не смотря на сухость, крошилась и отдиралась от кожи с трудом и болью.

К тому времени, как в нору хлынул свежий воздух и появилась Онежка, с сальной лампой в руках, Зорька ободрала уже все края, где смогла. Онежка, увидев её сначала обрадовалась.

- Глянь, ожила, - а затем резко стала злой, - ты чё творишь?

- Чешется, дрянь, терпежу уже нет.

- Так ты лучше башкой, вон, об столб побейся, и то полезней будет.

- Ещё чуть-чуть и не только башкой и не только об столб начну биться.

Онежка подумала над чем-то, затем поставила чашечку с огоньком в специальную выемку в стене и зло проговорила:

- Ладно, уд с тобой. Не отдирай. Я быстро.

И куда-то опять уползла.

Вернулась она действительно быстро, неся большую деревянную миску с водой и мягкой шкуркой какого-то мелкого зверька, плавающей в воде.

- На отмачивай, - буркнула она, протягивая миску.

Зорька намочила шкурку и приложила мокрым мехом на сухую лепёшку. И как бы между прочим, видя, что Онежка не в самом хорошем расположении духа, спросила:

- Слышь, Онежка, а чё случилось то? Я ведь ничего не помню.

- А то и случилось, - продолжала злится от чего-то баба, - что вы с Дилем подставили меня под смертушку.

- Да можешь ты толком объяснить, чё выёживашься? - не выдержала Зорька.

Онежка вдруг осунулась, обмякла и из злой бабы, стала мрачной и побитой.

- Когда тебя Диля на руках приволок и попросил скрыть и подлечить, я ж тогда не знала всего. Думала атаман опять Сомы обожрался, да буянит. Думала очухается на утро, покается, как всегда. Ну спрятала я тебя с дочкой, а сама думаю "хрен я тебе утром скажу, помучайся, поищи". А на утро такое началось, что я и не рада стала, что ввязалась. По утру Шумный лично Диля запорол кнутами, - она помолчала и уже через слёзы, всхлипывая, добавила, - насмерть. Пытал мальчонку, зверюга, но тот, как в рот воды набрал. Так и помер мальчик на круге, но тебя, дрянь, не выдал.

- А чё ж ты не вступилась да не открылась? - злым бездушным голосом спросила Зорька, всё ещё не в состоянии поверить в смерть этого мальчугана.

- По началу испугалась, что сознается и меня саму под кнуты пустят. А как помер неожиданно после третьего удара, так ещё больше испугалась. К тому ж я ночью такое учудила...

Она замолчала, что-то ковыряя у себя на рубахе и после паузы продолжила уже совсем упадшим голосом:

- Надо было тебя сразу сдать атаману. Мальчишка бы остался жив. А после сдавать - себя убить. Сказали бы знала, видела, а промолчала. Пацана замучить разрешила. Не думала я, что всё так выйдет, а он ночью то ничего не сказал.

Зорька тихо плакала. Слёзы катились сами собой в три ручья, с правой стороны стекая, с левой намачивая маску изнутри. К боли душевной добавилась жгучая боль в области брови под маской. Онежка тоже плакала тихо. Лишь постоянно утираясь рукавом.

- Я спряталась в доме. Ничего понять со страху не могу, - продолжила знахарка, - а тут Еролька прибежал весь в слезах. Они ж с Дилем с одного коровника сбежали. Говорили всем, что братья. А самом-то деле они от разных мамок, но дружили не разлей вода. Он у Ровного на прислуге последнее время был. Ну и порассказал. Я чуть не поседела. Ровный то рядом с атаманом за столом сидит, ну и пацаны постоянно за их спина рядом. В основном за спиной атамана всегда сидели. Еролька то лечится у меня. С животом мается бедняга. Я вообще то баба нелюбопытная, а тут со страху возьми да попытай, что за тревога поднялась в логове, дурой прикинулась. Так-то он всегда молчит о том, что слышать приходится, а тут в сердцах всё и выложил.

Тут она улыбнулась со слезами на глазах, посмотрела как-то хитро на Зорьку и спросила:

- Нравишься ты им обоим больно. Славой чё ль прибила?

- Тфу на тебя, - беззлобно огрызнулась Зорька, стараясь перевести разговор в более приподнятое настроение, - ещё этого не хватало.

- Ну тем не менее любят они тебя, - осеклась Онежка, опять собираясь зареветь, - один от любил правда.

Зорька не стала встревать, ожидая продолжения.

- Это в аккурат было вечером того дня. Диля атаман услал домой зачем-то, а Ероль остался сидеть один за атаманом. А тут откуда не возьмись припёрся Шумный и подсел к атаману. Шумный пьяный, говорит, был на него внимания не обратил, а атаман спиной не видел. Так нечаянно и остался незамеченный.

И дальше Онежка рассказала всё, что знала. Почему она это сделала, не понятно, но явно не по доброте душевной. Скорее всего надеялась, что, узнав всё, Зорька найдёт какой-нибудь приемлемый выход для обоих. А послушать было о чём. У Зорьки аж уши отвисли вместе с челюстью и про примочку с отмочкой забыла. Дальше она поведала разговор Шумного с атаманом так, как ей передал малой.

Шумный: - Атаман, разговор есть, серьёзный.

Индра: - Валяй.

Шумный: - Тебе не кажется, что твою Зарю пора тушить?

Атаман промолчал.

Шумный: - Твоя наживка на Трикадруке сама чуть всех не сожрала. Ты же сам видел, что она вытворяла. Сам на себе испытал.

Индра опять ничего не ответил.

Шумный: - Кроме тебя и меня она одним махам всех ближников и всех отрядных накрыла. Я, когда отошёл, чуть не штаны не испачкал оттого, что она могла с нами сделать. Ты представляешь, если бы она тогда натравила нас друг на друга, чтоб перерезали да перебили. Как думаешь у неё бы получилось?

Индра: - Получилось. Я бы первый тебя порвал, если б указала.

Шумный: - Вот и я о том же. Просто так её кому-нибудь скормить не получится. Сила немереная нам несподручная. Как репей под подол попадёт, так и крутанёт. Но это только первое. Второе - наша предстоящая игра. Мы молодые боги для этого мира. Ты, как старший среди нас бог, женат на всем известной богине Утренней Заре. Эта новость уже облетела все ближайшие города, а к концу седмицы, об этом будут знать во всех арийских землях. Притом новость эта разлетается в таких выгодных для нас красках, я бы если б захотел, не смог бы лучше придумать.

Ардни: - Ну и чем это мешает?

Шумный: - А тут всё просто, атаман. Как ты, бог, в будущем представляешь себе объяснять, что твоя жена не богиня, а простая речная ведьма, добытая тобой в одном из походов или ты рискнёшь вечно держать её в ведьменом состоянии?

Индра: - Это будет невозможно.

Шумный: - И я об этом. Рано или поздно об этом узнают и всё так удачно сложившееся, рухнет. Шило в мешке не утаишь. Поэтому она должна с глаз исчезнуть и навсегда. А кто будет желать её видеть, пусть встаёт на рассвете и на горизонт смотрит. А ты останешься живым богом, мужем прекрасной богини. И никто не сможет это опровергнуть и ничего не надо будет доказывать.