Изнанка

И изнанники уступили дорогу. Бесшумно переступив конечностями, отошли в густой полумрак тоннеля.

Люди лишь усмехнулись, входя в нишу. Все трое. Четвёртый вдруг перестал крупно дрожать и задышал ровнее… Через мгновение они исчезли.

А на полу осталась таять небольшая клякса льда.

Очухался Павел Сергеевич от невыносимой духоты, особенно давившей после сырых катакомб заброшенного метрополитена. Вдобавок отовсюду слышался гул, напоминающий далёкий рёв турбин. Ад? Котлы кипят? Да нет, все-таки не настолько критично… Открыл глаза, подвигал конечностями — руки-ноги целы, черепушка вроде тоже. Жив, так-сяк, жив, а ведь, честно говоря, не надеялся…

Он резко поднялся на ноги и осмотрелся.

Пейзаж удручал не по-детски. Будто кто-то взял столичную подземку, тщательно перемешал, испоганив, её компоненты и свалил в кучу. Гнутые рельсы, искорёженные остовы вагонов, нагромождения трухлявых шпал, сегменты эскалаторов, арматура, зеркала с россыпью амальгамы, но без стекла, обломки турникетов, осколки барельефов и чугунные люстры без плафонов, потрескавшиеся мраморные панели, силовые кабели, железобетонные плиты…

Под ногами — россыпь каких-то листочков. Взяв двумя пальцами один из них, он с удивлением узнал знакомый магнитный билет для проезда в метро.

А над всем этим хаосом — призрачно-лиловое зарево, поднимающееся откуда-то из-за невидимого горизонта и плавно растворяющееся в пустом тёмном небе.

Ну и ну. Куда же их занесло?..

Таусонский спохватился и принялся искать остальных.

Рысцов с Аракеляном обнаружились за металлоконструкцией неизвестного назначения, похожей на гротескного ежа огромных размеров. Профессор уже потряхивал головой и пытался прийти в себя. Его смуглое лицо было усыпано мелкими капельками пота, матово поблёскивающими в сиреневом сиянии. Валера же пока не двигался, неудобно скривив шею и уронив голову на жестяной ящик. Одна его нога была босая — тапочка валялась неподалёку. Павел Сергеевич испугался было, что он помер, но, приглядевшись, заметил, как вздымается порванная хламида на груди. Дышит.

— Андрон? — вопросительно поморгал Альберт Агабекович, видимо, не узнавая подполковника.

— Здесь я, — донёсся ворчливый голос из-за шпалы. После этого она была отодвинута, и гений freak-режиссуры предстал во всей красе.

Надо сказать, повезло ему меньше всех. Полрожи опухло, глаз заплыл, наливаясь фингалом, который не сразу можно было распознать в фиолетовом свете, одно плечо покрылось ожоговыми волдырями, а другое было солидно исцарапано,

— Модно выглядишь, — неумело улыбнулся Таусонский, помогая ему выбраться из-под груды деталей и алюминиевого сора.

— Что за звук? — спросил он, отряхиваясь. — Будто заводской цех неподалёку…

— Дьявол его знает. Профессор, вы-то хоть понимаете, где мы?

Аракелян смахнул подрагивающими волосатыми пальцами пот с благородных залысин, поправил волосы и, старчески отдуваясь, встал. Посмотрел по сторонам, запрокинул голову вверх, заостряя трогательный кадык, и гулко проговорил:

— Мы в изнанке.

— Стоп, — тут же возразил Павел Сергеевич. — Не пойдёт, так-сяк. Я не сшиз, следовательно, не могу попасть в изнанку. Стало быть, версия отпадает.

— Я тоже не сшиз, — пожал плечами Аракелян.

— И я, — буркнул Петровский, приседая рядом с Валерой и аккуратно приподнимая его голову.

Профессор перестал любоваться призрачной зарницей на небесах и посмотрел на подполковника. Развёл руками — мол, я-то в чем виноват.

— Значит, — сказал Таусонский, пристально глядя на него, — мы все-таки в изнанке. Эс опять изменил правила этой сраной игры в угадайку? Допустим. А где эти… уродцы?

Аракелян вновь развёл ладони в стороны. Кажется, его происходящее забавляло чисто с научной точки зрения.

«Просто фурор, — подумал гэбист. — Оказались у черта на копыте. Близкий к помешательству на многогранности мира учёный, потерявший веру в людей киноман и внезапно агонизирующий пророк-недоучка. Ах, да, ещё никак не могущий забыть о должностных обязанностях контрразведчик. Абалде-еть…»

Тем временем Андрон легонько щёлкнул Рысцова по носу:

— Эй, хватит бравировать…

Валера бормотнул неразборчиво, пожевал губами и дёрнулся. Таусонский и Аракелян отошли в сторону и принялись что-то обсуждать вполголоса.

— Знаешь, — сказал Петровский, понимая, что Рысцов все равно не слышит его, — мне чуть-чуть жаль студию и большое кино. Там, бесспорно, много грязи, разврата и вообще… дерьма всякого. Но мне жаль. Это была моя жизнь. А когда-то и твоя тоже, дружище. — Он усмехнулся и сделал привычное движение рукой, чтобы поправить шляпу. Её не оказалось на месте. — Помнишь, как мы монтировали по выходным первые неказистые фильмы? Собирались у меня дома с Митиным и Копельниковым, тоннами жрали лазанью с курятиной и запивали ледяной кока-колой. Первый самопальный тираж DVD, рассованный по знакомым, потом первый контракт… Капитана когда тебе дали в ментовке, помнишь? Обмыли на славу. Нажрался ты, словно последний гусар, и нет бы упасть рылом в салат, как все приличные люди… не тут-то было! Вспомнил, зараза, что у тебя есть какой-то приятель в госпитале. Посреди ночи позвонил, построил его… «Скорая» с фанфарами за тобой приехала, мы с сослуживцем твоим затащили тебя на носилки, оставили других дальше пьянствовать. А ты, свинья, поешь что-то патриотическое и поблевываешь изредка на окружающих. Привезли в госпиталь, там врачи констатировали сильнейшее отравление, желудок промыли, всего ведь буквально наизнанку вывернули, чуть ли не яйца заменили… Ты протрезвел, как полагается, и обратно с мигалками… Догуливать. Как же, водка-то осталась, не пропадать же добру. Это ж надо умудриться — налакаться до синих помидоров два раза за одну ночь.

Рысцов вдруг открыл глаза и, пытаясь сфокусировать взгляд, хрипло выцедил:

— Как сейчас помню… едва не сдох тогда… Андрон перестал лыбиться и бешено завращал незаплывшей зенкой. Рявкнул, поднимаясь:

— Скотина! Я ему тут душу изливаю, а он оклемался и слушает! Бравада?! Ты чё не сказал, что очнулся?!