Колесо Фортуны

Сердито поджав губы, Домна Игнатьевна ткнула спицей за спину, в ту сторону, где находился Зимний дворец.

- Вы этого не одобряете?

- Кто мое одобрение будет спрашивать? Я за него боюсь.

- Чего же бояться? Грегуар теперь - как это у вас говорят? - пошел в гору, обласкан императрицей.

- То-то и есть, что в гору... Чем выше влезешь, тем больнее падать. А ласка да таска, они завсегда в обнимку ходят...

- Почему обязательно ожидать дурного? Никому плохого Грегуар не делает, и ему не станут. У него, повидимому, и врагов нет.

- Про врагов не знаю. Больно он добер, вся душа нараспашку. Я хоть и не родная мать, а почитай, как родная - своей грудью вскормила, у меня на руках вырос. Оттого и душа у меня болит, как он надолго куда заподенется все беда какая чудится. Вот и ноне. Давеча Алешка забегал - нет ли Григорья? Во дворце его спрашивают, а нигде сыскать не могут. Куда он в эту пору мог запропаститься? Глухая ночь на дворе...

В дверь громко и резко застучали. Домна переменилась в лице, схватила двусвечник и заспешила в прихожую. Оттуда донеслись мужские голоса, топот и крик Домны Игнатьевны. Сен-Жермен бросился туда. Навстречу ему четверо солдат несли на плаще неподвижное тело, в котором только с трудом можнобыло узнать Григория Орлова. Мундир его был грязен, изорван в клочья, сквозь дыры видны были кровоподтеки, лицо превратилось в окровавленную, вспухшую маску. Побелевшая Домна, не сводя с него глаз, крестилась и приговаривала:

- Мать пресвятая богородица, что же это? Кто же это? Накликала... Сама беду накликала!

Сзади шел худенький юный унтер-офицер.

- Живой? - спросил Сен-Жермен.

- Был живой, - сказал передний солдат. - Куды его?

- Сюда, сюда несите...

Домна Игнатьевна распахнула дверь в спальную.

Солдаты переложили Григория на кровать, он замычал от боли, но глаз не открыл.

- Кто его так?..

Унтер-офицер кивнул солдатам, те вышли.

- Кто - не знаю, - сказал унтер, - а нашли мы его избитого и без шпаги на берегу Фонтанки. Кругом ни души. Он было очнулся и сказал: "Дом Кнутсена знаешь?

Снесите туда. Я - Орлов"... Вот мы и принесли... Я-то ведь его знаю. Только, кабы не сказал, нипочем не узнать...

Сен-Жермен склонился над Григорием, послушал дыхание и сердце.

- Пьяный, поди? - спросила Домна Игнатьевна.

- Нет, вином не пахнет.

Сен-Жермен вышел в прихожую, что-то сказал своему лакею, тот бросился на улицу, вскочил на козлы ожидавшей кареты, и кони с места рванулись рысью. Граф вернулся в спальню, достал из кармана какой-то флакончик, поднес к носу Григория. Лицо его передернулось, он пошевелился, отстраняясь, но граф не отодвигал флакончика. Григорий с усилием выдохнул воздух и открыл глаза. Взгляд его был мутен и бессмыслен, но сознание возвращалось к нему, он глубоко вздохнул, перевел взгляд и узнал Сен-Жермена.

- Саго padre, - с трудом шевеля вспухшими губами, проговорил он. - Ну, сл,ава богу...

Он облегченно расслабился, закрыл глаза, передохнув, снова открыл их, обвел взглядом стоящих над ним графа, Домну и унтер-офицера и так же, еле шевеля губами, спросил:

- Это ты меня принес?

- Мои солдаты. Я только первый увидал, как вы там лежали. Мы пикетом по берегу Фонтанки шли.

- А сам кто таков?

- Измайловского полка унтер-офицер Новиков.

- Молод ты для унтера...

- Так я только с двадцать восьмого июня унтер... - смутился Новиков. Когда государыня к нашим слободам подъезжала, а вы впереди бежали, я на часах у подъемного моста стоял и без всякой команды мост опустил. Меня за это в тот же день и произвели... Вы меня не помните, а я вас хорошо запомнил.

- Ничего, жив буду, я тебя вспомню... Мамушка, подай шкатулку за изголовьем... а ты, унтер, снимай шапку... Только с солдатами поделись...

Новиков оскорбленно выпрямился и даже отступил на шаг.

- Я хотя унтер, господин капитан, но обижать себя...

Я... мы не из корысти. Из человеколюбия... Как полагается по христианскому долгу...

- Я не за христианство тебе денег даю, за солдатскую выручку... Тебе не надобно, солдатам пригодятся - пускай выпьют за мое здоровье... А на языки замок повесят. Чтобы об этом случае никому ни гугу!..

Новиков поколебался и подставил треуголку, в нее со звоном высыпались серебряные рубли, которыми была набита шкатулка.

- Как же ни гугу? - сказал Новиков. - Надо розыск вчинить, арестовать, кто вас так...

- То-то они тебя ждали. Теперь ищи ветра в поле.

- Так я в крайности за лекарем сбегаю. Тут во дворце небось есть.

- Ни в коем разе! - сказал Орлов. - Никому ни слова!.. Понял? Ну, ступай, Новиков, я тебя вспомню...

Держа в охапке потяжелевшую треуголку, унтерофицер вышел, Сен-Жермен сбросил кафтан, засучил рукава сорочки.

- Домна Игнатьевна, нужны полотенца и горячая вода...

- Кто вас так отделал? - спросил граф, раздевая избитого.

- Грабители напали... А я не дался... Вот и...

Конечно, беду Домна Игнатьевна не накликала, но она как в воду глядела - до беды Григория довела его доброта. В бою под Цорндорфом погиб его полковой друг и однокашник. Словно предчувствуя свою смерть, он заставил Орлова побожиться, что тот, ежели сам уцелеет, в случае чего, навестит его жену Анюту, проживающую в Санкт-Петербурге, и поможет обустроиться в дальнейшей жизни. Обещание свое Орлов исполнил не скоро.

Пока он воевал, а потом куролесил в Кенигсберге, безутешная поначалу вдова постепенно успокоилась, приобыкла к вдовьему положению, а так как после мужа, армейского поручика, ни имения, ни капиталов не осталось, она,чтобы иметь средства к пропитанию, каменный дом свой сдала внаем, а сама перебралась в деревянный флигелек во дворе. Здесь ее и нашел Григорий, когда оказался в столице. Рассказ очевидца смерти мужа вызвал новый всплеск уже оплаканного горя. Орлову было жаль ее, и по доброте своей он постарался ее утешить, как умел. Утешать же он умел только единственным способом, и тот привел Анюту в такое восторженное изумление, а молодая и отнюдь не увядшая вдовушка так понравилась Григорию, что он зачастил в уютный флигелек. Однако вскоре обнаружилось, что Анюта занеслась в мечтаниях слишком далеко и с нетерпением ожидает, когда этот красавец поручик по всей форме заменит поручика безвременно погибшего и поведет ее к венцу в находящуюся поблизости церковь Симеона Богоприимца, от чего Григорий очень мягко, но непреклонно отказался. Вдовушка навзрыд плакала, грозила утопиться, но, будучи нрава легкого, а ума рассудительного, глупости этой не сделала и оставила в конце концов несбыточные мечтания, потому как лучше, конечно, иметь мужа, чем аманта, но все-таки лучше иметь аманта, чем ни того, ни другого. Течение новой жизни подхватило Григория и понесло по всем кругам столичных удовольствий, однако Анюты он не забывал и время от времени наведывался на Моховую.