Тени большого города

ерерожденец и скрытый троцкист. Никакой правды жизни, одно буржуазное разложение.

-- В лоб вам, что ли, дать? -- риторически вопросил хлюпик. -- Не сильно, а так, чтобы мысли в башке в правильном порядке улеглись. Не писал Достоевский природы никогда! Это герой его психованный видит звёзды, когда их на небе нет. Он на жизнь как бы из глубины колодца смотрит. Не звёзды у Достоевского, а тени звёзд. Литературщина, если угодно. Раз ночь -- изволь звёзды живописать. Правда жизни тут ни при чём, тут властвует правда затенённого сознания. Белая ночь не интересовала Достоевского ни капельки, её он если и видел, то не разглядел.

-- Зачем же тогда писал? -- тихо спросил Авалс.

-- Так он и не писал! -- радостно подхватил реплику плюгавый. -- Оно само произросло. Достоевский с французского переводил. Есть во французском языке такая идиома: "nuit blanche" -- в буквальном переводе -- белая ночь или ночь, проведённая без сна. Засиделся за картишками до утра, вот тебе и белая ночь. Достоевский писал вовсе не о петербургском чуде, а о тех, кому не спится в ночь глухую...

-- Ты тут поматерись! -- эхом откликнулся идеолог, а Авалс, выждав минуту, сказал:

-- Не пойму, вы ругаете Достоевского или хвалите? Вам лично он нравится?

-- Достоевский не может нравиться или не нравиться. Вот тебе, то есть,

твоему хозяину, нравится ходить к зубному врачу? Но ведь ходит.

-- Не -- не ходит. И Достоевского он не читает. Он больше дюдики и

боевики уважает.

-- Ну и дурак. Останется без зубов и без совести. Достоевский -- что-то вроде горького лекарства, прививка против бездушия. Любить его не обязательно. Вот и я, хоть и морщуся, но чту. Кстати, учти, я тут говорю, наш, мол, человек, скрытое видит, теневую сторону проницает, так ты, смотри, не расслабляйся. Нам, бесхозным теням, от Фёдора Михайловича лучше держаться подальше. Как в тех краях окажешься, не поленись сторонкой обойти. Я его не видал, но полагаю, что сделан талантливо, совсем бездарные монументы в этом городе редко встречаются, разве что мерзавец Шемякин испоганил крепость медным сиднем. Так что если памятник хорош, то и взор у него всякую тень проницает, что лазером. Будешь потом ходить пробитый навылет, наподобие куриного бога. Не смертельно, но очень неудобно... -- на этих словах культурная беседа была прервана, потому что Авалс разрыдался.

Обычно тени плачут невидимыми слезами, но Авалс разрыдался в голос, так, что прохожие на Литейном услышали. Хорошо, что нечасто они читают Достоевского, и никто не пошёл полюбопытствовать, кто рыдает в грязной подворотне.

-- Ну чего ты?.. -- бросился уговаривать плюгавый. -- Мячик в реку уронил? Перестань, стыдно же... взрослая тень и вдруг -- сопли и вопли.

Казалось, сейчас он вытащит необъятный носовой платок в синюю и белую клетку и примется утирать сопли и утишать вопли. Обошлось, впрочем, без платка. У теней нет селезёнки, поэтому они не способны долго горевать. Авалс умолк, лишь шмыгал носом и наконец произнёс сквозь всхлипы: