Собрание сочинений в 10 томах. Том 6. Сны фараона

«Да не направишься ты путями Запада, — говорила, — ибо не возвращаются те, кто следуют его путями. А пойдешь на Восток в свите Ра — Лучезарного Бога», — повторяла душа заклинанья, но не слышал ее Лучезарный.

Полепили папирусный свиток мне на грудь бритоголовые в леопардовых шкурах, положили под бинты, которыми меня спеленали.

«Для тебя открыты врата неба, — они сказали, — ты ступаешь, как сам Гор, как лежащий шакал, скрывший образ свой от врагов, — заклинали, — ибо нет среди людей отца, кто зачал тебя, ибо нет среди них и матери, тебя зачавшей».

Оплетая «Книгу мертвых» бинтами, скарабеев жрецы вложили драгоценных: из синего, как безоблачное небо, лазурита, из фиолетовых, как предзакатная даль, аметистов, из пятнистого, как болотная гадюка, серпентина, из прозрачного, как слезы матери, хрусталя, добытого в скалах. И были врезаны в животы скарабеев тайные слова в мою защиту — лишь одним богам понятные знаки.

«Должен сесть ты на трон бога Ра, — схоронившие меня обещали. — И давать богам свои приказы. Ты и есть — сам Ра Светозарный».

Отнимали они от меня куски тела, и раскладывали их по каменным вазам. Снаряжая в путь, окружили, ослепленного меня и глухого, слугами, вылепленными из мертвой глины, выструганными из бесчувственных чурок, высеченными из мягкого камня. Научили они маленьких истуканов, как ответить пред судом всемогущих. Что сказать им за меня, лишенного речи, какие найти оправданья.

«Ты сидишь на троне Осириса, — помнила душа льстивые увещеванья, — твои руки — длани Атума, и чрево твое — его, Атумово, чрево, и ноги, и печень, и легкие — все Скрытое солнце, только голова твоя — голова Анубиса — шакала, повелителя спеленутых мумий».

Разрывалась душа под бинтами, где остались одни кости и кожа, и не верила она заклинаньям:

«Летит летящий. Он улетает от вас, люди, не принадлежит он Земле отныне»…

Не летела она, не летела, задыхалась, как бабочка в куколке, ставшей тесной, тужилась расправить смятые крылья, но не открывался высохший кокон, не давал вырваться к свету.

Облекли спеленутый кокон золотом тонким, маской золотой лицо покрыли, повторяющей черты лица живого. Положили затем в тесный ящик из дерева акации священной, обогнувший мумии контур.

Позлащенный, разрисованный по лаку снаружи, он внутри хранил образ Нут, Звездной Матери мирозданья. И лицом к лицу прильнула к телу мертвому богиня, коронованная солнечным диском. И сулила она свет возрожденья, только час от часу становилось темнее: ящик в ящик опускали, а крышки запечатывали смолою навечно. Я не обонял благовоний: ни смолы, ни трав, ни курений. И не видел я цветов похоронных и росписи волшебной по лаку. Злато там, перемежаясь с лазурью, вылепило голову и ступни, а в овалах глаз, белых-белых, незрячие зрачки зачернели. И последним стал прямоугольный ящик полированного тяжкого гранита с плотно пригнанною крышкой, для которой даже глаз, и тех недостало.

«Где я? Кто я? — скажите, скажите. — Где память моя, разлученная с плотью?»

Изогнувшись пленительным луком, над Землей висит Мать Рождений. Не касаясь камышей пальцем длани, не тревожа песков ноги пальцем, Нут накрыла мир звездной аркой, обратив к пескам свои груди, обратив к камышам свое лоно.

И Ладья Заката скользила по изгибам Матери Звездной, вдоль ее позвонков, где блистали Марс, Венера, и Сатурн, и Юпитер. И несло корабль круто вниз с водопадом, между ягодиц ее плотно сжатых, мимо бездны Той — без названья — что Вратами зовется Рожденья. Пожирает звезды богиня, пожирает чад своих кровных, и рождает богиня светила, и рождает детей своих снова, и летят они сверкающим вихрем в высоту из Тех Врат сокровенных, плодоносных, неизреченных.

Обнял мрак Ладью с вечерним Солнцем, постаревшим за день, усталым. На носу ее стоял бог Унаут — «Отверзающий дороги», бог-лоцман. Рядом с ним богиня Сиа стояла — воплощенная мысль Великого Бога. За ее спиной — «Госпожа Ладьи» стояла, капитан Первого Часа. Посередь бортов был сокрыт от глаз Бог вечерний — уходящий Атум в паланкине. Паланкин стерег светоносный Гор с гордым профилем Бога-сокола и премудрый Тот свою службу нес, наклонивши клюв над папирусом, наклонив главу птицы — ибиса. Весла парные у руля погружали в мглу непроглядную боги-кормщики.

Где блуждала душа, разлученная с телом, продубленным в соде, умащенным парасхитами — бальзамировщиками? Как прозревала она Обеих Маат — «Обеих Правд», которых пером увенчали? Плыли они впереди корабля, над темной водой, как по воздуху, и шел по воде, словно посуху, бог с острым ножом, суровый боец «Тот-Что-Ранит», всевидящий страж Часа Первого. Видела, запоминала душа сей торжественный ход; видела вечного фараона Осириса — зеленую мумию в короне Обеих Земель, живого и мертвого «Властителя Запада»; Сохмет, с головою львицы свирепой, видела. Все силы Вселенной прозревала душа, все четыре угла, все четыре дороги: Ра — владыку живых, Осириса — царя мертвых, Атум — ночное Солнце и Хепри — Светило дня.

По берегам подземной реки теснились тени, бессчетные, как песчинки в пустыне. Всех, кто когда-то жил на Земле, вместило «Поле Камыша» — сумеречный Дуат. И ликовали они, смеясь и плача, перетекая волнами тумана: посылал им Великий Бог неземную пищу, посылал спасительное слово надежды. Три змеи несли корзины с хлебами, извиваясь ловко и споро, а кувшины с вином неизбывным разносила небесная прислуга.

Ликовали у Ворот павианы — охранители ворот этих Первых, двенадцать кобр огненосных освещали путь Великому Богу, озаряя мрак вековечный.

Угасало, в камышах утопая, Солнце старое, умирало, но в тот Первый Час, час начальный, барка новая на реке показалась. Плыл на ней Скарабей — само Солнце, жук горящий и трижды священный. Одесную его и ошуюю два прислужника небесных сидели. Как писцы Высокого Дома, они ноги босые скрестили, как жрецы сокровенной святыни, они руки в молитве подняли.

Уже в Первый час, час начальный, Солнце новое зародилось в Сехет иеру. Смерть рождала жизнь, но за жизнью та же смерть маячила тенью. Пожирала Нут свои чада и рождала вновь, не зная муки.

Исполинский Змей, гад предвечный, на хвосте стоял перед Богом, перед тем стоял, так послушно, кто сверял часы в вечном мраке. Время-Змей стоял перед Богом, перед «Тем-Кто-Часы-Измеряет», и плыла ладья, приближаясь к межевому столбу Первого Часа.

Молчаливый обелиск, монолитный, был украшен бычьими рогами, Аписа и Мневиса рогами, знаком Тельца этой эры. «Тот-Что-Разделяет-Долину» — назывался фетиш сакральный.

Миновала ладья вещий камень, словно шлюз прошла ей открытый, и замкнул Врата Первого Часа за ее кормой «Тот-Кто-Запечатывает-Землю», и еще одиннадцать Врат предстояло одолеть Ладье угасшего Солнца.

И узнавала тайные знаки моя душа, и помнила имена сокровенные, ибо лежала под бинтами просмоленными, у меня на груди «Книга Мертвых».

Но не было мне пути в Дуат, не было, хоть и родился я под Весами, пути к тем надмирным весам, у которых дежурил Анубис. Я утратил земное имя, а тайного мне не дали. И не был я ни женой, ни дочерью фараона, хоть отпели меня по царскому обряду.

«Нет ни женщин, ни мужчин в Сехет иеру, — напрасно душа утешала, — нет у тени стрелы детородной, нет у тени детородного лука».

Не стоять мне пред Осирисом зеленым, не стоять перед Анубиса шакальей пастью синей, не стоять мне в зале «Правд Обеих», где Маат с пером на темени правит.